Трудная ноша. Записки акушерки

– Я знаю, что Рози голодна. Я очень стараюсь. Я просто… просто не знаю, что еще сделать.

Я присела возле нее на корточки, оказавшись от ее матери через кровать.

– Слушайте, – сказала я. – Ваше молоко все равно окажется у нее в животе. Ничего страшного, если сейчас она не сосет. Главное, чтобы она поела. Что вы знаете о сцеживании?

– Вы хотите сказать, мне надо подоить себя? Как корову?

– Ну, и да, и нет… – ответила я. – Конечно, пользоваться молокоотсосом вам сейчас рано, но я покажу, как можно сцедить молоко в баночку, а потом мы дадим его Рози с помощью маленького шприца. Надо, конечно, немного приспособиться, но это совсем не больно.

Я начала листать буклет по грудному вскармливанию, который раньше дала Оливии, в поисках соответствующих иллюстраций.

С другой стороны постели мать Оливии с отвращением вцепилась в свои жемчуга.

– Послушайте, в этом же нет никакой нужды! Это же так… неприятно.

– Но на данный момент это наилучший способ продолжать стимулировать грудь, – сказала я, глядя ей прямо в глаза. А потом, обращаясь к Оливии:

– Итак, давайте попробуем.

Мать Оливии взяла Рози (и выразительно отвела глаза от кровати), а я склонилась над ней и начала объяснять основные техники сцеживания, показывая, как захватить рукой ткани груди и потом плавным движением сцедить молоко в стерильный пузырек. Чем дольше я стояла в этом неудобном положении, тем сильней у меня болели ноги и спина, и без того утомленные подъемами по лестнице, для которых я сумела выделить время в обеденный перерыв, чтобы не отстать от других членов Клуба Жирных Задниц. Усилия, однако, оправдались: за пару минут Оливия освоила прием и теперь сцеживала молозиво струйками в пузырек, который держала другой рукой.

– Великолепно! – сказала я, медленно распрямляясь и ощущая каждый свой позвонок.

Было уже почти семь, время заняться дневной документацией, записать свою часть в отчет смены и по-быстрому обойти всех пациенток, чтобы убедиться, что никто не заболел, не заработал нервный срыв и не сбежал, прежде чем отправиться домой.

– У вас куча молока. Рози получит ужин из трех блюд, – пошутила я, стараясь по возможности незаметно отступить в сторону выхода. Уходя, я глянула на них в последний раз: Оливия отчаянно сражалась со своей грудью, хотя слезы продолжали течь у нее по щекам. Ее мать, держа Рози на руках с побелевшими костяшками, делала вид, что разглядывает абстрактный узор на занавесках, пока Оливия из последних сил пыталась угодить им обеим. Эта картина продолжала стоять у меня перед глазами, когда я ехала тем вечером домой и пока лежала в темноте, считая часы до начала моего третьего и последнего дневного дежурства на этой неделе. Ко мне вернулись воспоминания о собственных первых днях материнства: туман в голове от бессонницы, постоянные боли, внезапные приливы всепоглощающей любви к малышу и одновременно осознание того, что ты никогда, никогда не сможешь все делать для него исключительно правильно, как бы ни старалась. Конечно, в этой начальной поре есть свои прелести, однако именно тогда возникает чувство вины, которое будет преследовать тебя, словно фоновый шум, на протяжении всей жизни: впервые я услышала этот шум много лет назад, когда лежала в роддоме с младенцем и швами на животе, и вот он вернулся ко мне теперь, в ночь между дежурствами, когда я гадала, достаточно ли сделала для Оливии и будет ли ей лучше или хуже, когда мы снова встретимся наутро.

В действительности, отдернув занавески ее бокса в начале моей третьей дневной смены, я не сразу поняла, что девушка, четкими движениями укладывавшая сумку, на самом деле та же, что вчера лежала здесь в лужах теплого молока и слез. Начать с того, что Оливия была полностью одета: розовую пижаму сменили стильный джемпер, джинсы в обтяжку и белоснежные кроссовки. С волосами, стянутыми в высокий хвост, и ярко-розовой помадой на губах, Оливия выглядела отдохнувшей, здоровой и собранной. А еще я сразу обратила внимание на тишину: Рози спокойно лежала рядом в своей кроватке, наряженная в лимонно-желтый комбинезончик с шапочкой и варежками в тон. Ну и больше всего мне в глаза бросилось пустое кресло в углу: матери Оливии не было.

– Доброе утро, Оливия! – поздоровалась я, стоя в ногах кровати.

Оливия оторвалась от сборов, и когда она обернулась ко мне, я увидела, что глаза у нее все еще усталые, но черты заметно смягчились, чего не случалось ни разу за предыдущий день.

– Уже собираетесь домой?

– Да, – ответила она, улыбаясь. – Ночью наконец удалось правильно приложить Рози, и за утро она успела поесть уже несколько раз. Конечно, она то сосет, то отваливается, но мы на правильном пути.

– Это же чудесно, – сказала я. – Очень рада за вас. Иногда бывает проще все сделать самой, когда ваша… когда никто на вас не смотрит.

Оливия усмехнулась, одновременно сворачивая стопку пеленок и складывая их в большую сумку, которая стояла перед ней на кровати.

– Вы про мою мать? Она уехала домой сегодня утром. Ее послушать, так отец хлопьев сам себе не насыплет на завтрак.