Трудная ноша. Записки акушерки

– Ну, – заметила я, – она явно женщина с характером.

– Мне ли не знать! Я восемнадцать лет терпела, пока жила с ними, прежде чем уехать в университет – Оливия вздохнула, заталкивая в сумку сложенный свитер.

– Думаю, матери всегда хотят своим детям добра, – сказала я, и, уже произнося эти слова, подумала, что никогда не проявила бы подобной снисходительности, будь мать Оливии здесь. Было в ее фальшивой, застывшей улыбке нечто такое, от чего у меня закипала кровь.

– Скорее всего, ваша мама просто хочет, чтобы вы все делали так, как в свое время она.

– Это вы о чем?

– Ну, чтобы вы рожали сами, а потом кормили грудью.

Оливия тряхнула хвостом на затылке и расхохоталась.

– Ой, да ей тоже делали кесарево сечение, – воскликнула она. – И она кормила и меня, и братьев из бутылочки. Говорит, молоко так и не пришло. Она часами может об этом рассказывать, нашелся бы слушатель.

Я в буквальном смысле застыла на месте. Я стояла с открытым ртом и наблюдала, как Оливия складывает остальные вещи в сумку. Точно так же, как мне хотелось помочь Оливии и защитить ее от того, что я сочла материнской пассивной агрессией, теперь меня переполняло сильное и совершенно неожиданное сочувствие – с оттенком грусти – к ее матери. Это была женщина, опыт родов которой не совпал с идеализированными представлениями, которая пыталась и не смогла кормить грудью, у которой не получилось – несмотря на приложенные усилия, – сделать все «как надо», и теперь она возлагала все надежды на дочь, представительницу следующего поколения. Часто говорят, что женщина – сама себе враг, и в этом можно убедиться, проведя хоть одно дежурство в родильном доме, где сплетни и домыслы всегда сопутствуют показному добродушию. От акушерки к акушерке, от матери к дочери – наша любовь зачастую отягощена еще и горем, и чувством вины. Как Жирные Задницы, парами карабкающиеся вверх по ступенькам, только чтобы спуститься и начать заново, каждое поколение женщин прилагает все усилия, чтобы стать идеальными матерями, а потом их дочери начинают восхождение заново, следуя по уже покрывшимся пылью, извилистым материнским следам.

– Можете мне немного помочь? – спросила Оливия, пытаясь застегнуть молнию на сумке, которая была уже набита до отказа.

– Если вы подержите вот здесь, то…

Я подошла к ней и взялась за сумку в том месте, где Оливия указывала, и тут наткнулась на еще один сюрприз. Внутри, среди пеленок и распашонок, носков и свитеров, лежало не меньше десятка бутылочек с готовой детской смесью. Матери на искусственном вскармливании обычно просили у нас пару бутылочек «на дорогу», но этого явно было многовато, особенно для женщины, которая весь предыдущий день терзала собственную грудь во имя грудного вскармливания.

– Вы держите, а я застегну, – сказала Оливия, не заметив моего открытия.

Пока она боролась с молнией, я боролась со своими мыслями. Проще всего было бы не обращать внимания и отправить Оливию домой – в конце концов, у нее имелся помощник в лице ее мамаши, – но искушение оказалось сильнее меня.

– Ух ты, – воскликнула я. – Сколько молока!

Оливия выпрямилась и посмотрела мне прямо в глаза.

– Просто на всякий случай, – отрезала она.

Взгляд ее был тверд – в точности как у матери, – словно она молча запрещала мне продолжать.

Я налегла посильнее, она потянула за молнию, и вместе мы застегнули сумку.

О приемном отделении

– Приемное, акушерка Хэзард, чем могу помочь?

– Мне кажется, все в офисе чувствуют запах моего влагалища.

– Муж оставил отопление включенным на всю ночь и теперь мне ужасно хочется пить.

– Я у стойки регистрации в аэропорту, можете сказать им, что мне разрешается летать?

– Если я покрашусь в блондинку, это не навредит ребенку?

– Если я закапаю себе в ухо оливковое масло, это не навредит ребенку?

– Ребенок не шевелится уже двадцать минут.

– Ребенок не шевелится уже три часа.

– Ребенок не шевелится со вчерашнего дня.

– У меня кровь идет.

– Я уже тужусь.

– Я чувствую, как что-то выходит.

– Ребенок родился.