Трудная ноша. Записки акушерки

Как выяснилось в следующие недели, униформа – это одновременно и профессиональный признак, и шапка-невидимка. Она придает официальный, умудренный и респектабельный вид и позволяет без вопросов проникать в такие места, где человеку «в гражданском» немедленно преградят путь, сочтя не просто нежеланным гостем, а потенциально опасным нарушителем. Вы можете спокойно идти по отделению и попросить совершенно незнакомую женщину показать вам ее швы – пожалуйста! (Простыни тут же задираются, колени разводятся в сторону, и вы видите свежие последствия родов при помощи щипцов.) А вот вы нажимаете кнопку звонка в квартиру на пятнадцатом этаже и видите на пороге угрожающую фигуру двухметрового громилы с рычащим ротвейлером: ну что вы, сестра, входите, он не кусается! (Дальше гигант бросается заваривать вам чай и распечатывать пончики, пока вы осматриваете распухшую, затвердевшую грудь его подружки.) С каждым дежурством мы постепенно обживаем униформу и свой новый мир, пока наконец не поступаем на практику в госпиталь, где меняем блузки и брюки на хирургический костюм. Он обладает прямо-таки феноменальным эффектом – теперь нас не отличить от дипломированных акушерок и докторов, работающих с нами бок о бок, – пока, конечно, мы не открываем рот.

На втором году обучения мне представилась возможность провести день в амбулаторной гинекологической хирургии. Хоть я уже и не чувствовала себя зеленым новичком, той маленькой клиники совсем не знала, а одна мысль о том, чтобы войти в операционную, повергала меня в шок. В те несколько раз, что я ассистировала при кесаревом сечении, я не могла избавиться от ощущения, что постоянно путаюсь у всех под ногами. В операционных действует масса правил – возьми то, не трогай это, стой тут, не стой там, – отчего я боялась, что никогда не почувствую себя там как дома и не расслаблюсь настолько, чтобы обмениваться шуточками и обсуждать планы на отпуск, как делали старшие акушерки. Тем не менее в тот день я явилась в хирургию в своей сверкающей новенькой форме, и какая-то медсестра немедленно отправила меня переодеваться.

– Увидишь, день пролетит как одна минута, – сказала она, прежде чем уйти, оставив меня наедине с обычными кипами безразмерных тряпок. Доктор Манн по четвергам работает быстрей пожарных – ей надо успеть забрать детей из детского сада. Моргни, и что-нибудь важное пропустишь, – сказала она с усмешкой, разворачиваясь на пятках ярко-розовых сабо.

В соответствии с предсказаниями сестры, день и правда прошел стремительно. В операционной, где яркий свет ламп отражался от хромированных тележек и сверкающих полов, персонал – анестезиологи, сестры, ассистенты и интерны, – собрались к началу шоу. В одну минуту десятого появилась доктор Манн в хирургическом костюме и с руками в перчатках, которые держала на отлете, чтобы ничего не касаться. Ее голубые глаза сверкали за очками, когда она объявила дожидавшейся толпе: «Ну, ребята, держитесь. Нам надо закончить к трем часам». Я прислонилась к стене, наблюдая с безопасного расстояния за первой пациенткой, которую ввозили в операционную. Это была молодая девушка, уже под анестезией, и я с расширившимися глазами увидела, как доктор при помощи аппарата извлекла из ее матки нежизнеспособный плод. Операция закончена, увозите. Следующий: пожилая женщина с кистой. Каталка под лампой, киста удалена, разрез зашит, увозите. Шаг за шагом я подвигалась все ближе к операционному столу, пока под конец дня не привезли последнюю пациентку: женщину за тридцать с эндометриозом. Операция выполнялась лапароскопически: доктор Манн должна была ввести камеру и другие необходимые инструменты через крошечные отверстия в брюшной стенке пациентки и с их помощью удалить лишние ткани.

Со свойственной ей деловитостью, к которой я уже успела привыкнуть, доктор Манн в шестой раз встала за операционный стол, сделала надрезы на животе женщины и ввела камеру внутрь. Руки ее сгибались и разгибались, перемещая лапароскоп, а глаза были устремлены в экран, на котором с увеличением показывались внутренние органы пациентки. Вот промелькнула гладкая розовая матка с тонкими ниточками вен; вон яичники, похожие на миндальные орешки. При более пристальном взгляде становились видны и разрозненные вкрапления ткани эндометрия, похожие на маленькие анемоны – они мгновенно испарялись под огнем микроскопической паяльной лампы, которую направляла на них доктор Манн. Через каких-то пару минут такого внутреннего «обстрела» доктор Манн кивнула на экран, удовлетворенная результатами своей работы, и впервые обратила внимание на меня, поглядев в мою сторону поверх тонкой стальной оправы очков. Она не знала, как меня зовут, и на каком я году учебы – меня никто не спросил. Я была в форме, и этого было достаточно.

– Подойдите, я вам кое-что покажу, – позвала она.

Я неуверенно приблизилась к столу. Чем я могу помочь ей при такой процедуре? Конечно, суть происходящего я понимала, но самой держать лапароскоп – об этом я и помыслить не могла!