Трудный день

Ленин и художник снова двинулись в путь, прошли мимо двух реставраторов, поздоровавшихся с Владимиром Ильичем, и вскоре остановились.

— Вот… — сказал художник. — Расчистили… Смыли… — Он указал на фрески пятнадцатого века.

Ленин вгляделся. Это было удивительно… Чем больше он смотрел, тем выразительнее становилась эта ничем не прикрытая простота искусства древнего художника. Юноша… Спокойный взгляд больших глаз… В них — тихая, утвердившаяся вера, которую ничто, никто не может поколебать… Во что? В великие идеи своего времени. Но какими бессмертными они должны быть, чтобы верующий в них остался живым через полутысячелетие в этой своей почти условности и простоте. Десяток поколений сменился с тех пор, поросли чертополохом и травой одни поселения, возникли другие, прошумели без числа и счета набеги, раздоры и войны… Он не был безучастным к ним, этот человек, нет! Но вера его выше преходящего, выше человеческой суеты и сумятицы, которые казались часто сутью жизни. Идеи его были идеями лучшего в свой день, а потому и сейчас светились верой в человека, в торжество добра над злом, верой в красоту…

— Поразительно! — сказал Ленин. — Божественное в человеке! Именно он создал великих богов.

— Кому же еще это по силам, — бросил художник, как давно уже известное, и напомнил: — Разве будет холодно, когда открываешь такое?

— Когда открываешь такое — нет, — согласился Ленин и спросил: — А что у вас все-таки с сердцем, Петр Федорович? Видно, надо полечиться?

Художник махнул рукой:

— Вот кончим, тогда…

— «Кончим, тогда…» — повторил Ленин. — А поздно не будет, Петр Федорович?

— Думаю, что нет… Скажите, Владимир Ильич, если сие не государственная тайна, не прикончат все это? — художник кивнул куда-то — на реставраторов, на фрески.

— То есть? Охрану и восстановление памятников культуры?

— Да.

— Откуда такие мысли, Петр Федорович? Разве мы варвары? Разве коммунизм возможен без культуры прошлого?

— Вы-то, может, и понимаете кое-что в искусстве, а другие ничего не понимают, — сурово сказал художник.

Хотя Петр Федорович умалял способности Ленина, который точно и легко анализировал сложные явления художественной жизни, и не раз доказал это в своих превосходных статьях и выступлениях, тем не менее сам Ленин воспринял отношение Петра Федоровича к себе как должное, не усмотрел в нем ничего обидного. Да, он, Ленин, любит искусство, но кроме, мол, политической направленности и тенденции понимает в нем, к сожалению, не так уж много. Ничего не попишешь! Далеко не каждому это дано — глубоко разбираться в тончайших сферах деятельности талантов и гениальных людей, в плодах их мучительного и вдохновенного труда. Сложная вещь — искусство!

— Искусство — великая сила, — продолжал Петр Федорович, — но оно совершенно беззащитно. Памятники культуры уничтожали при татарах, при царях и царицах, при Александре Федоровиче Керенском, уничтожают сейчас. А оправдание всегда можно найти. Революция, лишения, голод — чем не оправдание? Великолепное оправдание!

Ленин и художник шли по настилу лесов, и лики святых, похожих на мудрых плотников, лица воинов и мучеников следили за ними.

— Мрачные у вас мысли, Петр Федорович. Советская власть сделает все, чтобы даже в современных ужасающих условиях сохранить памятники культуры. И революция, безусловно, не оправдание для варварства.

Художник остановился и как бы в раздумье повторил:

— «Советская власть сделает…» Вы большой человек, Председатель Совнаркома, но тем не менее вы еще не вся Советская власть. А она у нас большая и оч-чень, что ли, разнообразная. По себе судите, Владимир Ильич!

Художник осторожно ступил вниз, Ленин — за ним.

— Это опасно — судить по себе. Очень!

Чем дальше они удалялись от стены, от лесов, и чем ближе подходили к центру храма, тем сильнее звучали их голоса и шаги под высокими сводами.

— Почему же опасно? — понизив голос, спросил Ленин.

— Не все такие, как вы, Владимир Ильич.

Ленин опустил голову.

Какое-то странное чувство испытывал он сейчас. Как будто все сомнения, которые когда-либо у него возникали, вдруг вобрала одна эта фраза. «Вот, оказывается, в чем дело!» Нет, все это, конечно и безусловно, не так, неправда. Но и отрешиться сразу от впечатления, произведенного этой фразой, не мог. Ему не хотелось отвечать. Своды Успенского собора разнесли бы его слова по всем темным закоулкам, по всем углам, где высились каменные прямоугольные гробницы патриархов. А эти слова — раздумья и веры — были для него одного.

— До свиданья, Петр Федорович, — сказал Ленин, подавая руку. — Настоятельно рекомендую обратиться к врачу.

— Обязательно… — согласился художник и добавил между прочим: — Потом…

— Полечитесь сейчас… Не бойтесь. С этим не покончат, — Ленин взглядом указал на реставраторов, трудившихся над восстановлением неповторимых фресок.

Художник молча пожал руку Ленину и пошел к лесам. Ленин еще некоторое время слышал, как он тяжело поднимается по сходням. В этих шагах, этой одышке, скрипе досок он угадывал недосказанное художником: «Нет уж… Так оно будет вернее — спешить с работой сейчас… Так оно будет вернее…»