Труды Государственного музея истории религии. Выпуск 8

Подавляющее число изъятых предметов составляли иконы. Часть из них была разворована в промежутке между составлением актов, что зафиксировано документами. Среди утрат — уникальные иконы XVII века; «Св. Сергий Радонежский» и «Архангел Михаил» новгородской школы; «Богоматерь Владимирская» в серебряном окладе с жемчужной ризой; «Господь Саваоф» и «Св. вмч. Георгий» в эмалевых окладах и «Господь в силах и страстях» (Спас Единородный) в басменном окладе с 7 медальонами, выполненными в технике черни; трехстворчатые иконы-складни «Св. Троица», «Образ Крещения Господня», «Господь в Силах», и четырехстворчатый складень «древний, в окладе». Из икон XVIII века изъяты либо похищены: иконы новгородской школы «Деисусный чин» в серебряном окладе; иконы московской школы — цикл «Единородный Сыне Божий»; икона греческого письма «Богоматерь» в серебряном окладе (1700 г.), икона московской школы «Спас Нерукотворный» (1790 г.); 2 иконы 1796 г. в венце и ризе «Константин и Симеон» и «Господь Вседержитель» в киоте. Остальные иконы в лучшем случае экспертами ГМФ датированы XIX веком. Из этого ряда обращают на себя внимание иконы «Богоматерь» и «Св. царица Александра» в ризах, шитых серебром; 8 икон «фряжского письма»; а также 3 иконы, вышедшие из иконописного заведения Н. А. Лукутина. Наконец, изъятию подверглось 370 икон, «писанных на дереве под строгановскую школу» в московских иконописных мастерских И. С. Чирикова и М. И. Дикарёва. Судьба более половины из них оказалась благополучной, так как распределены они были по ведущим музеям нашего города. По подсчетам М. В. Басовой[286], из известных на сегодняшний день «236 минейных и праздничных икон, написанных мстерскими иконописцами, работавшими в Москве, И. С. Чириковым и М. И. Дикарёвым», 205 икон числится в фондах Государственного музея истории религии, 10 икон попали в фонды Государственного Русского музея[287] и 21 икона оказалась в запасниках Государственного Эрмитажа.

Таким образом, богатейший комплекс иконного убранства Мраморного дворца, формировавшийся на протяжении почти полутора веков и составлявший неотъемлемую часть духовной жизни его обитателей, в течение нескольких лет мятежного XX века был разорен.

История религии

А. В. Карпов Ростово-Суздальская епархия в эпоху епископов Исайи и Ефрема (последняя четверть XI — начало XII вв.): Историко-религиоведческий очерк

Вопрос о точной дате учреждения на Руси митрополии Константинопольского патриархата и, соответственно, проблема образования первых епархий, в известной степени, остаются нерешенными[288]. Однако сообщения византийских и древнерусских источников позволяют предполагать, что митрополия и первые епархии появляются к рубежу X-XI вв.[289]. Территориальная структура митрополии соответствовала территории государства, а епископии охватили все пространство Руси как одной страны «России». Показательно сохранение устойчивой традиции осознания в Византийской империи X-XI вв. политического и церковного единства Руси, что нашло выражение в византийском названии митрополии. То же устойчивое самоназвание — «митрополит России» содержится в титуле русских митрополитов, указанном на их печатях[290].

Вполне достоверным (хотя и обобщающим события нескольких лет) выглядит известие Новгородской первой летописи младшего извода: «Крестися Володимер и вся земля Русская, и поставиша в Киеве митрополита, а Новуграду архиепископа, а по иным градам епископы, и попы, и дьяконы»[291]. Титул архиепископа для главы новгородской епархии, скорее всего, отражает реалии более позднего времени. А относительно того, сколь широким был список епархиальных центров того времени, точных сведений нет. Очевидно, среди этих «иных градов» — Ростов, Чернигов и Белгород. В городах началось строительство каменных и деревянных храмов.

Первыми епископами Ростова были Феодор и Иларион. Один из них построил деревянный (дубовый) храм Богородицы[292]. Но их миссия не была успешной, что, очевидно, обусловливалось нестабильной социально-этнической ситуацией в Северо-Восточной Руси, где славяне колонизировали земли, заселенные издревле финно-угорской народностью меря[293]. Этнографическая наука давно установила, что «противопоставление своей общности другой всегда способствовало фиксации и активному закреплению своих этнических отличий и тем самым скреплению общности»[294]. Конфессиональный аспект оппозиции «свой-чужой» является одним из стимулов самоидентификации, что особенно ярко проявляется в полиэтнических и поликонфессиональных ареалах[295]. Принадлежность к доминирующей конфессии является для представителя этноса главным условием того, что он является неотъемлемой частью «своего» народа[296].