Труды по античной истории

VIII. У меня уже есть слово и для людей наиболее богатых и изнеженных, которые говорят: «Как это я останусь без рабов, без хозяйства, без дома[397]? А что, если бы больной, страдающий водянкой и опухший, сказал врачу: «Как это я сделаюсь худым и тощим?» 2. Что же? Разве ты не готов пойти на это, чтобы выздороветь? – Так и ты, останься без рабов, чтобы не стать рабом самому, и, наконец, останься без собственности, чтобы самому не попасть в собственность к другому. 3. А еще послушай басню о коршунах[398]: «Когда у одного из них началась рвота, он сказал, что изрыгнул внутренности. Его же товарищ ответил: “Что же в этом страшного? Ведь ты не свои собственные внутренности изрыгнул, а трупа, который мы только что растерзали”». Точно так же и любой из должников продает не свою землю и не свой собственный дом, а дом ростовщика, которого он по закону сделал его хозяином. 4. «Клянусь Зевсом, – говорит он, – но мой отец оставил мне это поле». Но ведь отец дал тебе еще свободу и достоинство, которые для тебя должны значить больше! Он кроме того дал тебе и ногу, и руку, но если она начнет гнить, ты ведь заплатишь тому, кто ее отрубит. 5. Одиссею Калипсо подарила одежду,

В плащ благовонный его одевши[399]

,

пахнущий телом бессмертным, в дар как воспоминание о ее любви. Но когда опрокинутый и тонущий, он едва уцелел, а одежда стала мокрой и тяжелой, раздевшись, он ее бросил и, опоясав какой-то повязкой голую грудь,

Плыл, к земле устремясь[400]

.

Когда же он спасся, ни в одежде, ни в еде нужды не испытал[401]. 6. Что же? Не наступает ли такая же буря для должников, когда по прошествии какого-то времени появляется заимодавец и говорит «Отдавай!»

Так возгласив, облака собрал он и, вспенивши море,
С Эвром обрушился Нот и Зефир, навстречу летящий[402]

,

лихву громоздя на лихву. Итак, утопающий в долгах сопротивляется волнам, но ни выплыть, ни убежать возможности не имеет и устремляется в глубину вместе с поручившимися за него друзьями. 7. Кратет Фиванский, никем не принуждаемый и никому не задолжавший, бросив хозяйственные дела, заботы и хлопоты, оставил собственность на восемь талантов и, соединив с философией суму и рубище, избежал бедности[403]. 8. Анаксагор превратил свою землю в пастбище[404]. Что же можно еще сказать, если некогда Филоксен[405], поэт из сицилийской колонии, владевший там землею, хотя дом и жизнь у него были весьма богатыми, созерцая роскошь, жизнь, полную наслаждений, и распространенную там невежественность, сказал: «Клянусь богами, чтобы все мое добро меня не погубило, я сам его погублю».

И отдав землю другим, отбыл оттуда. 9. Те люди, которые задолжают, у которых требуют и взимают подати, те, кто служит как раб и мается с серебром, как страдал Финей[406] от неких крылатых прожорливых гарпий[407], которые приносили ему пищу и тут же разрывали ее, страдают от тех, кто, не сообразуясь со временем, покупает хлеб, прежде чем его скосили и, прежде чем маслины упадут, несет на рынок масло. – «Вина у меня столько-то», – говорит торговец и уже вывесил табличку с ценой, а виноград еще висит и зреет, ожидая Арктура[408].

Плутарх Моралии. Об удаче римлян

Публикуемый трактат принято считать первым по времени из того, что дошло до нас от Плутарха. Как и трактат «Об удаче и доблести Александра Великого», это сочинение живо напоминает риторические упражнения на заданную тему. На широкую популярность этой темы указывает то, что у Тита Ливия[409], Аппиана[410], Диона Хризостома[411], Юлиана Отступника[412] и у других писателей можно легко обнаружить целый ряд рассуждений подобного рода. Трактат написан в первой половине 60-х годов I в. н. э. или несколько позднее, но, во всяком случае, в то время, когда Плутарх учился у Аммония, Эмилиана или у какого-то другого ритора. Автору в это время было немногим больше двадцати лет.

По своему жанру это декламация, предназначенная для публичного чтения. Но была ли она прочитана или нет, сказать нельзя. Основное содержание ее заключается в следующем: Плутарх берет исторические факты, как широко известные, так и мало где упоминаемые, и интерпретирует их в нужном ему свете. Это не рассказ о событиях, а попытка их осмыслить по-своему, иными словами – историософский очерк.