Труп из Первой столицы

По-хорошему, нужно было отключиться от мыслей о балете и обратить внимание на личные дела. Например, написать письмо матери или помириться с коллегами, или хотя бы ясно объяснить Морскому, что она его не бросала, а собиралась уговорить когда-нибудь потом на переезд. Но что писать в Париж, Ирина не придумала. Коллегам, большая часть из которых, кстати, была уже в Киеве, внезапная попытка будущего изгоя извиниться и сблизиться могла серьезно навредить. А Морской явно не желал слушать никаких объяснений. После разговора в клетке на Бурсацком балерина отчетливо поняла, что он на самом деле никуда с ней не поедет. Выходит, никогда он не любил свою Ирину, раз город ему ближе и дороже. Что, впрочем, справедливо, ведь Ирине возможность развиваться на свободной европейской сцене тоже оказалась ценнее семейной жизни.

Похоже, среди личных дел Ирины самым важным среди выполнимых было пойти домой, выпить кофе и вытереть, наконец, с книжных полок эту злополучную предательскую пыль.

— Ирина Александровна, вы здесь? — В гримерку заглянул какой-то служащий. Ирина так долго строила из себя зазнавшуюся звезду, что, к своему ужасу, теперь и правда не знала имен половины персонала. — Я из профсоюза, — пояснил парень. — Коллектив оперы поддерживает пострадавших музыкантов. Мы собираем кто сколько может на помощь безвинно пострадавшему от поезда Гнату Хоткевичу.

— И кто же сколько смог собрать? — Ирина заинтересовалась, но потерялась в формулировках.

— Понятно, значит, вас вычеркиваем… — Парню явно показалось, будто балерина издевается.

— Постойте! — едва успела выкрикнуть Ирина, пока он не ушел.

О беде, приключившейся с Хоткевичем, она знала от Светланы, но, понимая свой статус антиобщественника, опасалась идти в больницу навещать мэтра, а тут — счастливый случай — можно было бы помочь, но не компрометировать больного.

— Я не так вас поняла. Подумала, вы о соцсоревновании, типа, «кто больше соберет». Вы так и говорили! — В мыслях всплыло недавнее Морского: «Вы вечно спорите и всех за все клеймите», и Ирина быстренько исправилась: — Неважно! Слушайте, а можно передать больному все мои цветы с позавчерашнего спектакля? Они еще вполне в приличном виде. И ту корзину, что прислали из ложи. Там фрукты, какое-то модное домашнее украшение в виде гигантской шишки и бутылочка вина. Что? Деньги? Сейчас гляну в кошелек, — Ирина растерялась, потому что никогда не вникала в хозяйственные дела, доверяя их сначала Ма, а потом Морскому. Теперь она не очень понимала, что мало, а что много в смысле денег…

Парень оказался понятливым. Сам назвал сумму, которую все сдавали, сам, смеясь, пояснил, что «кто сколько может» выражение фигуральное, сам взялся отнести Хоткевичу корзину.

— Постойте, тут какая-то картонка! — сказал он, оглядев презент из ложи.

Ирина взяла в руки белую глянцевую карточку с размашисто написанным от руки номером телефона и рассмеялась. О временах, когда поклонники танцовщицам в букеты вставляли карточки, с надеждой на знакомство, она лишь слышала, но никогда не сталкивалась с этим сама. А тут… Как интересно, и до чего ж не вовремя! Может, Морской затеял очередную шутку и забыл о ней рассказать, может, еще кто развлекается. «Перезвоню и отчитаю по первое число!» — подумала Ирина.

Отпустив представителя профсоюза, Ирина спустилась вниз на проходную и набрала указанный номер телефона.

— Временное пристанище Луи Арагона слушает, — промурлыкала телефонная трубка бархатистым мужским голосом. — У аппарата Поль Шанье, будь он неладен.

Ирина растеряла всю решительность и позабыла все слова о порядочности советских балерин и недопустимости анонимных подарков с намеками на знакомство.

— Алло? Кто беспокоит? — немного выждав, переспросил Поль.

— Это Ирина. Я звоню из театра. У меня тут корзина с вызывающе иностранными фруктами, бутылкой вина и вашим телефоном.

— Отличная новость! — обрадовался Поль. — Жду вас. Везите! Можно без фруктов.

— Поль, умоляю, не паясничайте! — быстро заговорила Ирина. — Я позвонила, чтобы разобраться, кто это передал и по какому праву.

После недолгой словесной перепалки выяснилось, что корзину передала мадам Бувье. Она была на вчерашнем спектакле и уже сутки «всем отсталым» твердила, какая Ирина талантливая, как мало мадам Бувье до этого разбиралась в советском балете и в Ирине, и как не правы все, кто не пошел смотреть спектакль. Не пошли, надо заметить, все, кроме мадам Бувье, поэтому каждый обитатель квартиры Арагонов раз по пять уже выслушал массу упреков.

— Ну надо же! — воскликнула растроганная Ирина, — Мне действительно приятно…