Труп из Первой столицы

«Милена Иссен, выдавая себя за Ирину Онуфриеву, проникла в вагон поезда, в то время как настоящая балерина вместе со всеми ужинала в вагоне-ресторане. Милена подмешала критическую дозу снотворного во фляжку с травяным чаем и затаилась между сумок. Скорее всего предполагалось, что Ирина, вернувшись и выпив чай, уснет, а Милена переложит бессознательную балерину куда-то подальше от посторонних взглядов — на багажную полку, например. Прийти в себя балерина должна была только утром, когда Иссен спокойно ушла бы из поезда, избавившись таким образом от нашей слежки и ярлыка «иностранный турист». Но судьба распорядилась иначе. Обнаружив, что одна из коробок полупустая — там были книги, и набивать ими коробку доверху было бы настоящим издевательством над грузчиками, — Иссен решила переложить туда спящую балерину. И в тот самый момент проводница потребовала вынести коробку из поезда. В результате Ирина Онуфриева оказалась на вокзале в камере хранения, откуда выбралась в полузабытьи и с провалами в памяти. Но у Милены Иссен все сложилось еще хуже. Не желая мириться с бегством любовницы, обозленный ее решением остаться в СССР и искать бывшего возлюбленного, Гавриловский, присутствуя на проводах художников в Киев, заметил, что один из отъезжающих размахивает перед всеми своим билетом. Заметив билет и оброненный художником паспорт, Гавриловский тут же составил план. Подлив снотворное художнику — и Милена, и Гавриловский использовали снотворное мадам Бувье, которое та открыто держала возле своей постели, даже не догадываясь что кто-то может применить его со злым умыслом в намеренно завышенной дозировке, — он воспользовался выкраденными бумагами, чтобы проникнуть в поезд. Оказавшись в купе наедине с Миленой, Гавриловский сначала пытается отговорить ее от бегства, а получив отказ, безжалостно убивает»…

— Одного не пойму! Вернее многого… — пробежавшись глазами по этой части отчета, начал Игнат Павлович, и Коля, который был уверен, что готов к любому повороту событий, вдруг на себе прочувствовал, что означает «сердце ушло в пятки». — Вроде все сходится. И признание убийцы у нас в записи есть. Но что-то во всем этом не так… Не ясно, например, почему Гавриловский сказал, что считает Ирину Онуфриеву причастной к происшедшему. Несколько раз запись прослушивал, и все время на этом месте чую подвох. Что преступник имеет в виду, когда говорит, мол, «во всей этой истории с Миленой виновата балерина»? Чем провинилась гражданка Онуфриева?

— Сам не знаю, — Коля как можно безразличнее пожал плечами. — Небось, фактом своего наличия и похожести на Милену. Или, может, на взгляд убийцы, Милена никогда свой план не решилась бы реализовать, если бы Ирина Александровна была бы чуть осмотрительнее и не бросала бы термос с травяным чаем в купе…

— Может, и так… Или он действительно был готов стрелять в заложницу Онуфриеву, и ему нужно было придумать оправдание, чтобы не слишком себя потом винить. Убийцы склонны навешивать все грехи на тех, кого выбрали в жертвы… Выходит, одно убийство мы предотвратили… Вот и еще заслуга… Что вы на меня так смотрите? Я на курсы повышения не только вас отправляю. Сам сейчас тоже слушаю лекции. По психологии убийц. Полезная штука, я тебе скажу!

— Вижу! — горячо и искренне подхватил Коля, — Действительно очень полезная! — но спохватился, что выдаст себя столь явной радостью, и с серьезным видом продолжил писать.

* * *

— Если не знаешь, как поступить, действуй по закону. Только следи, чтобы это был Закон совести… — явно больше для Светы, чем для присутствующих тут же Ирины с Морским, закончил рассказ об утреннем отчете Коля. А потом добавил уже для Морского: — Помните, вы про совесть тогда в лодке говорили? Так вот, я тоже, оказывается, сказочный трус.

Света, конечно, обрадовалась.

— Ты сберег мне одно доброе дело! — улыбнулась она и тут же шутливо наморщилась. — Но теперь снова придется ломать голову над тем, о чем писать тетке, чтобы та показала письмо товарищу Сталину!

Коля в ужасе схватился за голову, а Света весело рассмеялась, обняла мужа, крепко чмокнула в щеку и с видом победительницы обернулась к Ирине, мол, «А я что говорила? Он у меня — самый лучший!»

— Спасибо, — Ирина изумленно моргала, кажется, еще не до конца осознавая, что угроза миновала. — Огромное спасибо!

— Отныне я не просто друг, но еще и ваш должник, — подхватил Морской, едва заметно поклонившись. — Прошу прощения, что в последние дни забыл о нашей дружбе и усомнился в вас…

— Это хорошо. Но я не «вы», а «ты»… Сколько поправлять-то уже? — пробормотал Коля и невольно отвел глаза. Ни на миг не жалея о содеянном он в то же время не был уверен, что достоин благодарностей. Поступил бы он так же, сложись обстоятельства иначе? Стал бы выгораживать друзей, если бы речь шла не о деле, которое все в управлении хотят поскорее замять и особо не разбираются в подробностях? Смог бы выгородить, если бы кто-то из участников был менее осторожен во время прослушки и дал бы явные наводки на реальную роль Морского и Ирины в деле?