Царь Димитрий. Загадки и тайны Смутного времени

В морозах и снегах пришёл в Русскую землю новый 1600 год по Рождеству Христову. С ним пришёл и новый век. Правда, в ту эпоху почти весь великорусский народ и как весь православный мир о том не ведали, за исключением очень немногих сведущих и просвещённых в этом вопросе персон, к числу которых принадлежал старец Феодосий (Щелкалов). Знал о том и его воспитанник инок Леонид Крыпецкий. Только знание это, казалось, никоим образом явно не будило его эмоций и его души. И без того хватало ему забот и беспокойства. А Православный мир жил, творил и праздновал по летоисчислению от Сотворения мира. Сотворённому же миру шёл уже 7108 год. Да и «Новолетие» – новый год начинался и праздновался тогда в России с 1 сентября по юлианскому календарю (ибо в католической Европе принят был уже Григорианский календарь). Т. е. к началу января этот 7108 год длился уже четыре месяца. Ну, а 1 января по юлианскому календарю приходилось в ту пору на день святого Василия Великого. Вот его и отмечала Русская Церковь, а с ней и весь народ православный. Праздник этот три странствующих молодых монаха встретили, заночевав в притворе холодной рубленой церквушки на северных рубежах Владимирской земли. И всё же новый год и главное – новый XVII век по Рождеству Христову пришёл на грешную землю! И с его вступлением начинались великие перемены и испытания, попускаемые Господом России и миру. Совершалась великая мистика хода и счёта времени, явления и фиксации перемен, задуманные и ниспосланные Творцом своему творению. Эту мистику чувствовали, пытались осмыслить и обожествить даже древние языческие народы. Инока Леонида томило смутное чувство, и ожидание чего-то великого и страшного бродили в душе и в уме его.

Молодые люди лишь к Богоявлению с великими трудами, голодные, промёрзшие и усталые, добрались до Борисоглебской обители, что близ Мурома. Игумен Захария встретил странников радушно. Те хорошо выпарились и отогрелись в бане. Следом им налили ковш доброй, старой медовухи, накормили жирной ухой из стерляди, блинами с чёрной икрой, ибо игумен позаботился о том, чтобы в обители никто из странников не чувствовал голода. Затем праздновали Богоявление вместе с братией. В монастыре молодые монахи отдыхали после трудного пути до февраля и переждали лихие Крещенские морозы. Но как пришёл февраль, потеплело и завьюжило, «робятки» стали вновь собираться в путь. Игумен подарил молодцам трёх добрых коней под сёдлами, кованых «по зимнику» (зимнему ледяному и снежному пути) – подковами с шипами, дал им с собой съестного припасу. Из монастырской оружной палаты выдали им три лёгкие ручницы-пищали с запасом пороха и свинца. Снабдил игумен «робяток» валенками и овчинными полушубками. Метельным февральским утром те тронулись в путь на запад – на Гусь – большое село, что стоит на одноименной реке. Село объехали стороной и выехали окольными путями на дорогу в сторону Коломны. На четвёртый день пути кони несли странников уже по глухому, лесному и болотистому Мещерскому краю.

В сосновых мещерских лесах, утонувших в снегах, на пятый день пути случилось неожиданное. Багровое солнце клонилось к западу. Было тихо и пустынно среди сакральной, торжественно-мертвенной белизны. Розовые блики наступающего заката играли на сосновых стволах и снегах, согнувших могучие ветви. Лес, казалось, был погребён в безмолвном, белом плену. Дорога, ранее проторённая санями, но уже сильно запорошенная снегопадом, с трудом просматривалась путниками. Она вилась по глухомани от одной поляны к другой. Усталые кони неторопливо рысили гуськом друг за другом, рыхля мягкий снег копытами и утопая в нём по бабки.

Вдруг Отрепьев, ехавший впереди, придержал коня и прислушался. Его спутники также натянули поводья и остановили коней. Осторожно снимая сосульки с усов и бороды, глубоко потянув ноздрями морозный воздух, словно принюхиваясь, Григорий поднял правую руку. Все замерли и словно перестали дышать, только кони, подрагивая заиндевелыми волосками кожи и играя мышцами ног и груди, тревожно всхрапывали. И в этой тишине монахи вдруг отчётливо услышали недалёкий, но сдавленный вой хищника. Конь Отрепьева негромко заржал, косясь глазом на чащобу, откуда раздался вой. Григорий быстро снял десную рукавицу и достал из-за отворота полушубка пистоль-ручницу. Повадин молча потянул из-за пояса ручной цеп. Инок Леонид нащупал свой пистоль за отворотом полушубка.

– Поидéм по-тихому, но рысью робяты, не отставай от меня, да гляди во все стороны, – негромко произнёс Григорий, шевеля замёрзшими губами.