Царь Медоедов

Первый раз в жизни мне «поправили» настроение полностью на противоположное, не знаю, как отцу Симеону это удавалось. Он имел внутреннюю радость, какое-то достоинство души, которые ты чувствовал. Я вернулся в Тверь, разочарованный, но не теряющий надежды. Чтобы заработать на дальнейшие поездки, устроился в большой магазин кормов для животных, потому что понравилась девушка, которая там работала. Я увидел на дверях объявление и устроился. Правда ничего не вышло. Она через месяц «отморозилась». В январе я поехал в Печоры, уже в третий раз. Меня опять не оставили. Не знаю, что со мной не так. Пока я ехал до Пскова, я вспомнил, что к себе в гости звал Арс, он как раз переехал в Псков, так как в Тверском отделении «Единой России» у него не заладилось. Мы созвонились и на две недели я ушёл в запой. Арс обещавший погулять за его счёт, в итоге зажал бабки и это был второй раз после клуба, как он слился и я решил, что на этом мы пожалуй наше общение закончим навсегда.

Все деньги я пропил и пришлось звонить друзьям, чтобы выслали. Решил поехать в Оптину. На автобусе до Москвы и на электричке до Калуги, там опять на автобус. Приехал к вечеру. Стояли морозы и оказалось, что могут ещё и не взять. На ночевку в монастырской гостинице мне бы может и хватило, но что делать дальше? Всё-таки повезло. А вот второго парнягу шедшего со мной с вокзала пять километров не взяли. Я отдал ему оставшиеся у меня рублей пятьсот. Трудников селили в основном на скиту рядом с монастырём, где в девятнадцатом веке жили оптинские старцы. Их домики реставрировали. Я был наслышан, что в Оптиной почти военный порядок. Так и было. Кельи запирали до вечера, так что прийти передохнуть было в принципе некуда. Ранняя утренняя служба, не идти на которую нельзя, потом завтрак и послушания, обед и послушания. В пять вечера служба в храме, до восьми. На всенощных по четыре часа. Затем ужин и чуть живые все приползали в общие кельи в задней части каменного скитского храма. По скиту гулять было запрещено. Я читал жития всех четырнадцати оптинских старцев и здесь мог прикоснуться к этому преданию. На скиту воздух пропитывала молитвенная тишина, спать в храме мне нравилось. Если бы было можно я бы навсегда остался в этом скиту и больше не выходил бы даже в монастырь. Женщин сюда не пускали, за редким исключением вместе с редкими экскурсиями по праздникам.

За каждое крупное послушание отвечал иеромонах или иеродьякон, которые в случае затруднений, могли обратиться к благочинному, которому не приходилось самому везде бегать и всё контролировать. Порядок здесь мне понравился, правда иногда они перегибали с этой «муштрой». Всех монахов и батюшек раз в полгода переселяли в другие кельи и меняли послушания, чтобы никто не обзаводился слишком большим количеством вещей, которые трудно перевозить, и так сказать – не «пускали корни» на послушаниях. Братия благодаря этому на послушаниях была взаимозаменяема.

Всё было неплохо пока не начался великий пост. Этот пост был по-настоящему Великий, без преувеличений. Так плохо меня ещё никогда не кормили. Пустые супы, сечка, гречка, по выходным варёная картошка, но и её давали мало. Сначала на столы ставили что-то вроде солений: помидоры или квашенную капусту, но через полторы недели и они закончились. Работать стало тяжелее. До поста я мыл посуду в паломнической трапезной и там познакомился с белорусом-Анатолием, что в конечном итоге и спасло меня от голодной смерти. Он был страшим на трапезной и основной его задачей был контроль десяти-двенадцати девушек и женщин паломниц занимающихся готовкой, чисткой, мойкой. Они постоянно ругались, обливали друг друга водой или прикладывали поварёшками. Если смотреть в корень проблемы, то женщинам просто не место в мужском монастыре. Их там «крутит» с удвоенной силой. Но Анатолий обладал чарами усмирения. Как рефери на ринге. Чем больше я общался с Анатолием, тем больше удивлялся. Он был очень светлый человек, поэтому я и нашёл с ним общий язык. Худой, бородатый, смешливый белорус. Это был второй «благоразумный разбойник» встреченный мной в монастырях. Когда-то он сидел на героине и с такими же «выносил хаты». Его поймали, он сел на пять лет, и в тюрьме уверовал. По его словам он впервые начал жить, как будто «открылось окно». За год до освобождения «всплыло» ещё одно дело:

«Мне было абсолютно всё равно, что решит суд, увеличат срок или нет. Находясь в четырёх стенах, я впервые стал свободен. Всё время молился, читал святых отцов. Занялся Иисусовой молитвой, и всё происходящее вокруг для меня перестало существовать. Телом я по-прежнему был в тюрьме, но душой нет.