Царь-монах. Государи и самозванцы на русском престоле

Тем временем в Новгороде взяли верх сторонники Шуйского, и новгородские послы торжественно пригласили молодого полководца и шведов в город. В последующие месяцы Провидение сподвигло его стать признанным вождём и полководцем всего Русского Севера, и под его руку стал стекаться воинский люд. В Тушине быстро оценили опасность и отправили против Новгорода большой отряд пана Керножицкого. Однако, новгородцы не подвели и во главе с воеводой и шведами отстояли город. Подкрепления, пришедшие из Тихвина и с Онежских погостов, заставили поляков и литовцев отступить от Новгорода.

В мае 1609 года во главе сформированной русско-шведской армии молодой полководец выступил к Москве. В русском обществе, да и в народе этого человека окрестили понятным и простым прозвищем: «Скопа»[54]. Слово это было понятно любому русскому человеку, ибо по сути своей означало: «Скоп», «Собор», «Совместное дело».

С приходом в конце мая 1609 года в Нижний Новгород войск воеводы Фёдора Шереметева боевые действия продолжились на берегах Верхней и Средней Волги. Здесь Шереметев явно замешкался. И это не случайно: в Закудемском стане Нижегородского уезда у него была вотчина. Фёдор Иванович был кровно заинтересован в том, чтобы подавить мятежников в этом крае. Лишь в июле его силы двинулись далее к центру страны. В ходе начавшихся военных действий неоднократно отличались нижегородские отряды.

* * *

Уже в начале апреля 1609 года известия о крымской угрозе всколыхнула Северщину. Сам крымский царь Селямет-Гирей[55] по слухам собрал большое войско в поход на Русское царство. Беззубцев спешно рассылал грамоты с призывом воинскому люду скоро сниматься с насиженных мест и идти к нему в Путивль для защиты южных рубежей Русской земли. Из Новгорода-Северского по его призыву пришло около трёх сот верхоконных детей боярских и городовых казаков. В Путивле под знамёна Беззубцева встали ещё триста пятьдесят служилых. Однако, этих сил было слишком мало для отражения готовящегося нашествия. Но что было делать, если большинство служилого люда юга России (особенно Северской земли) пребывала сейчас у самозванца в Тушино. В начале мая дальняя сторожа доносила, что крымская рать числом в десять-пятнадцать тысяч вышла уже к верховьям реки Кальмиуса. В середине мая, потеряв надежду собрать ещё какие-то силы, путивльский воевода выступил в сторону Рыльска. Уже близ Рыльска к Беззубцеву присоединилось около двухсот детей боярских из окрестных волостей и уездов. Все были хорошо вооружены и многие были с запасным конём.

В двадцатых числах мая Беззубцев с отрядом в восемьсот конных казаков и детей боярских вышел на Бакаев шлях[56] и направился от Рыльска к Белгороду. С ним в поводу шло около ста свежих коней, небольшой, лёгкий обоз, из которого можно было построить гуляй-городок, и пять лёгких пушек. Через два дня путивльский воевода свернул на юг и вышел с отрядом на Муравский шлях[57]. Не доходя Белгорода, Беззубцев получил важные известия от белгородского воеводы. Тот писал, что «Дозрела де станица казачья крымских, да ногайских ратных людей числом поболе двадцати, ино – двадцати пяти тысящ, идуще одвуконь верст в сорока от Белгорода. Но на город те крымцы и ногаи не наезжали. А пошли те ратные на утро[58]. А та сторожа белгороцкая яла языка от ногаев. А царя крымского по слуху с теми ратными нету. Воеводой же у них калга Чанибек-Гирей (Джанибек-Гирей – Д. А.). А куда идут, того не ведает».

Прочитав грамоту, Беззубцев быстро повёл своих людей севернее Белгорода и вышел к верховьям Северского Донца к началу Пахнутцева шляха[59]. За пять вёрст до реки к Беззубцеву подошёл отряд охочих белгородцев числом до трёхсот человек. Все были верхоконны, «в саадацех» (с луками и стрелами), с «вогненным боем» (с пищалями), с запасом порохового зелья в бочках. Белгородцы привезли с собой ещё три полевых пушки. К Северскому Донцу отряд путивльского воеводы подошёл на рысях уже к вечеру 25 мая. Войско устроило укреплённый стан. Здесь и прискакал к путивльцам человек из дальней белгородской сторожи. Воевода Беззубцев и Юрлов встретили его в своём небольшом стане на отдыхе. В светлом кафтане с запылёнными сапогами, тот вошёл в шатёр, снял шапку с волчьим отворотом и поклонился в пояс.

– Наперёд молви, молодец, добрую ль весть, аль недобрую? – строгим голосом и с тревогой спросил путивльский военачальник.

– Это как посмотреть, государь-воевода. Добра-то от той вести мало, но лутче недоброе узнать, чем худое обрести, – произнёс казак.

– Сказывай! – повелительно произнёс Юрлов.

– Наехал яз со свои товарищи сакму татарскую[60] за рекою, верстах в пятнадцати на день (южнее) отсель. Близ Изюмского шляху[61] сакма та. А наехавши, сведали мы, шо часа два минуло, как ратные крымцы прошли… кони татарския опростались, так шо конское… тёплое ишо лежало. Да к реке до вас я часа полтора верхи бег, – торопливо рассказывал парень из казачьей сторожи…