Царь велел тебя повесить

Бетонный пол в комнате для свиданий был очень холодным, я сразу почувствовал, как протерлись мои подметки. Я сидел на стуле, закрыв глаза, и вспоминал терракотовый пол в спальне Лидии, ледяной в любую погоду, как вершина в горах Сьерра-Невады. После войны там поставили буржуйку с керамической дверцей, но она коптит и почти не греет.

– Мы должны начать с перекройки ваших показаний, – бодро сказал адвокат. – В прошлый раз вы рассказали мне об украденной тавромахии. Это мы используем, чтобы развалить версию следствия. Я навел справки: хозяин сесимбрской галереи предоставил страховой компании гигантский список украденного. Любой честный торговец на его месте сделал бы то же самое. Следует сказать, что вы не помните, что именно украли, сгребли в мешок все, что видели, а потом выпрыгнули в окно.

– Но у меня потребуют эти вещи в доказательство!

– Зачем им доказательство, если у них есть признание? Пруэнса ведь не работает на страховую компанию, ему все равно. Скажете, что проиграли добычу в карты или со страху утопили в Тежу. И перестаньте нервничать, вы выглядите как изобличенный убийца. Сделайте безмятежный вид!

Господи, сделать безмятежный вид. Тетка, tia, irmã da mãe, вот кто умел делать безмятежный вид. Она так умела это делать, что я не понял, что с ней происходит, пока она не умерла. А теперь поздно маяться, розовый маятник зажужжал, чиркнул по стенкам и остановился.

Ладно, я покажу им тавромахию, лежащую у меня под матрасом, думаю, что хозяин галереи «Эшпишел» ее опознает. Какая ему разница – левая это половинка или правая? Если страховая компания заплатит за украденные сокровища, то хозяину на руку появление тавромахии, она подтвердит его вранье. Меня посадят за ограбление, и лет через пять я выйду на волю почтенным вором: вором, а не презренным убийцей.

Там можете подвергнуть нас допросу,
И мы ответим честно вам на все.

В этой тюрьме охрана похожа на слуг из «Венецианского купца», никого не дозовешься. Я смотрел на дверь, у которой нетерпеливо переминался адвокат, и думал, что, если повезет, тавромахия переведет меня из четвертого акта в пятый, заключительный. Королева успела отравиться, Гамлет и Лаэрт уничтожают друг друга подозрениями, Офелию похоронили в африканской глубинке – еще в первом акте, а мертвый король рисует белых лошадей на белом холсте. Кто же в замке-то остался? Английский посол с рыжим портфелем под мышкой, который топчется у железной двери, озираясь: кому бы здесь вручить верительные грамоты.

Как там было у Стоппарда? Этот вид зловещ, и английские вести опоздали.

* * *

Кнопка в комнате для свиданий сроду не работала. Синяя с белым, она с первого дня напоминает мне сломанный звонок в моей вильнюсской парадной. Помню, как я стоял за дверью утром первого января, искал по карманам ключи и слушал, как мать разговаривает с теткой в коридоре. Мне только что позвонил вернувшийся на праздники Лютас, я выскочил на улицу, захлопнул дверь и сразу вспомнил, что забыл фляжку с ромом, которую заначил к его приезду. Я хотел уже постучать в нашу фанерную дверь кулаком, когда услышал незнакомое слово билирубин, произнесенное матерью так ласково, будто это было человеческое имя.

– Да что толку? – весело сказала тетка. – Ты же знаешь, что все кончится довольно быстро.

Ключи нашлись за подкладкой, я открыл дверь, вошел, и обе посмотрели на меня как на чужого. Всю дорогу до проспекта, где ждал меня вернувшийся из Германии Лютас, я катал этот билирубин за щекой, но увидел друга возле колокольни и тут же все забыл. Зимнее солнце билось в стеклянной авоське оперной крыши. Мы стояли на площади Гедиминаса, молодые голодные черные стрижи, мы держали клюв по ветру, у нас была фляжка с черным ромом и новая, свежераспечатанная тысяча лет, которую нам вот-вот обещали сдать, словно покерную колоду.

– И на хера ты три с лишним года растранжирил у эстонцев, – сказал Лютас. – Надеюсь, хоть повеселился. Как поживает твой доцент? Ну, тот, которому мы устроили сцену из Джармена: ревнивый любовник протыкает юношу гусиным пером.

– За эту сцену они меня и выгнали, – сказал я, – так что все вышло по-твоему. До бакалавра я не дотянул. А как твоя невеста?

Я сказал это и тут же пожалел, что заговорил о Габии. На языке у меня сразу появился ментоловый привкус, я помнил его с той школьной вечеринки, где ближе к полуночи выключили свет и стали вертеть бутылочку из-под домашней наливки. Поцеловать Габию мне выпало под самый конец, зато она сделала все честно, губы ее отдавали мятой, будто таблетки от кашля. Впрочем, я не уверен: я так часто видел их с Лютасом поцелуи, что, вполне вероятно, почувствовал вкус собственной зависти.

– Лепит своих пупсов, что ей сделается? – Мы остановились напротив билетной кассы, где грелась на солнышке городская сумасшедшая в лисьей шапке с двумя хвостами. Люди, покупавшие билеты в оперу, отдавали ей мелочь, мы тоже выгребли серебро из карманов и высыпали в пятнистую руку, похожую на хвост гурами.