Царь велел тебя повесить

Я посмотрел на его свитер (моя мать называла такую фактуру «Сибирь и ссылка») и только теперь заметил, что на нем вывязаны бегущие олени. Двадцать лет назад у меня тоже был такой свитер, он достался мне от бабушкиной подруги Ядвиги, которая появлялась у нас по воскресеньям после мессы и всегда приносила слипшиеся сладости в бумажном кульке. На левом глазу у пани Ядвиги была черная повязка. Однажды мне приснился ее спрятанный глаз, он был светлее зрячего и во сне бегал от меня по двору на четырех ногах, будто шальная дворняжка.

Я отдал свитер Лютасу, были рождественские дни, и другого подарка у меня все равно не было. Через два часа я нашел у двери Лютасов боевой велосипед, давно ставший предметом моей зависти, несмотря на увечье: тормозов у него не было, так что остановиться можно было, только загребая ногой по земле. На руле болтался бантик из проволоки, я понял, что это ответный подарок, запрыгнул на него и поехал, виляя, по улице Соду, прочерченной ледяными дорожками. Непривычная щедрость друга томила меня до полудня, пока я не узнал, что его отчим, жестянщик, разорился к празднику на новый «Аист» – красный, с изогнутой рамой, минского завода. Что может сравниться с ездой на красном велике по пустому заснеженному городу?

В Лиссабоне я первым делом завел себе велосипед, но через пару месяцев уступил его Байше для поездок на рынок и к сестре, живущей в северной части города, прямо за госпиталем святой Марии. По этому городу нужно ходить пешком, это так же ясно, как то, что в каждом патио должно быть ведро для дождевой воды, у консьержки можно купить утреннюю газету за полцены, а на заднем дворе овощной лавки хозяин выложит перезрелые манго для тех, кто сидит на мели.

Лютас

Человеку свойственно плакать, это его способ разговаривать с Богом, а те, кто не умеет или не решается, подобны людям, пишущим дневники вместо того, чтобы заорать во всю глотку. Если встретишь такого человека, так и знай – это либо нищий, притворяющийся немым ради денег, либо жалкий ненавистник, давший обет молчания. Либо это я, Лютас Рауба. Чтобы заплакать, мне нужно две бутылки водки и две понюшки или три бутылки и одна понюшка. Просто так я не плачу, у меня другой способ разговаривать с Б., а может статься, у меня другой собеседник.

У одного писателя я прочел о деревне, где всегда дует крепкий северный ветер, поэтому деревья и дома гнутся все в одну сторону. Так вот, эта деревня – вылитый литовский характер. В нас всегда дует северный ветер, литовцы обижаются тяжело, скрипят как несмазанные ворота, сплевывают черную землю, и выгнуть их в другую сторону уже невозможно. Вот чем я отличаюсь от Кайриса: литовской крови в нем только четверть, остальное в нем водородо-кислородная смесь, knallgas, хлоп, и все умерли.

Габия вдохнула этой смеси и отравилась. Когда она выгнала младшую сестру из дому, то несколько часов от злости ничего не соображала (так она мне сказала), а Солю, пытавшуюся сопротивляться, отхлестала по щекам и вышвырнула вон. В тот день они нашли прощальную записку от общего любовника, и младшая заявила, что парень ушел не просто так, а чтобы забрать ее к себе, когда найдет квартиру. К вечеру Габия успокоилась и стала звонить сестре, но никто не отвечал, назавтра тоже, а через пару дней сказали, что такого номера не существует. Девчонку искала полиция, объявления давали, Нагорный парк прочесывали, но толку ноль. Больше младшую никто не видел, а Габия после этого повредилась умом.

Вернувшись домой после долгой немецкой пахоты, я нашел не смешливую длинноногую подружку, из-за которой мне завидовала вся школа, а сумасшедшую сторожиху из кукольного театра, вздрагивающую от каждого звонка. Я остался с ней на два месяца, забив на все заказы, растерял половину клиентов, возил ее на море и таскал по врачам. Врачи говорили, что ее пожирает ярость, то есть подавленное чувство вины. Я не считаю Габию виноватой, но меня она не слушает. Я – тот, кто оставил ее одну пропадать.

Кайрис должен быть разрушен, сказал я себе. Что может задеть его всего больнее? В письме, которое я получил в январе, слово дом повторялось раз двадцать, не меньше. Я не сразу понял, что там у него происходит, но потом вчитался и сообразил: какие-то мошенники пытаются его развести, причем одним из классических способов. В девяностых такой способ был довольно популярен среди вильнюсских бандитов мелкого пошиба: жертве подсовывали битую машину, а потом требовали денег на ремонт. Только такой ботаник, как Кайрис, мог поверить в убийство, увиденное на экране. Впрочем, он всегда был такой, еще со школы.

Письмо было криком о помощи, довольно безнадежным, если учесть, что мы не виделись несколько лет, а расстались врагами. Оно меня не тронуло, я сразу решил, что советов давать не стану. Он будет наказан самым чувствительным образом, если потеряет свое облупленное палаццо, подумал я, выкинул письмо в корзину для спама и забыл бы о нем, если бы через три дня не пришло второе.