Царь велел тебя повесить

Я сбросил одеяло, сел у нее в ногах, задрал подол рубашки, но тут же отдернул руку в замешательстве. По животу вился новый, незнакомый шрам. Блестящая змейка в песке, маисовый полоз. Я наклонился и поцеловал змейку, сначала в завиток хвоста, потом в полоски. Я пересчитал их губами, шесть розовых твердых полосок. Время замедлилось, оно пахло сыроежками, будто я лежал в грибном овраге после дождя.

– Esta concha é muy deliciosa, – пробормотал я, когда поднял голову.

– С твоим испанским тебе легко будет в Португалии, – сказала тетка, не открывая глаз. – Но придется помучиться с носовыми дифтонгами.

– Ты что, об этом сейчас думала?

– Я думала о том, что скоро придет твоя мать. И еще – что хочу апельсинового сока. Еще мне кажется, что я живу не здесь и не теперь. Говорят, Юнг был уверен, что отчасти живет в восемнадцатом веке. Однажды он увидел старинную картину с каким-то доктором и узнал там свои собственные ботинки с медными пряжками.

– Хватит болтать. Иди сюда. Ты хоть что-нибудь чувствуешь?

– Не думай об этом, Косточка. – Она отвела мои руки, встала с постели, подняла пальто с пола и накинула на плечи. – Никогда не думай о том, что чувствуют женщины. Они понятия не имеют, что они чувствуют.

* * *

Даже не знаю, с чего начать, Хани, ну и денек выдался, самый несуразный за все мое сиденье (вашему сиденью – наше почтенье, как говорил двоюродный дед, когда заставал меня с книжкой в дворовом туалете), за все пятьдесят восемь дней. Утром меня вызвали к следователю – и вовремя, вода в камере кончилась еще вчера. В три часа я проснулся в панике и всю ночь лежал, слушая свое сердцебиение и глядя на стену, в которую упирался синий луч фонаря. Я просидел в кабинете около часа и выпил всю затхлую воду из графина.

– Долго ждали? – спросил Пруэнса, снимая и встряхивая пальто, брызги от него летели, как от лохматой собаки, пришедшей с дождя.

Я молча покачал головой. С тех пор как он сунул мою тавромахию в ящик стола (смахнул не глядя, будто квитанцию из прачечной), меня не вызывали на допросы, и я готов был ждать хоть целый день. Следователь повесил пальто на гвоздь, подошел к столу и, не садясь на свой стул, открыл папку с делом.

– Вашу игрушку из слоновой кости антиквар опознал. Но есть одна загвоздка: камеры в галерее отключились вместе с сигнализацией, так что вас никто не видел. А охранник утверждает, что грабителей было четверо.

– Видел, не видел. Уверен, что отпечатки пальцев у вас совпали. Основным доказательством служит украденная вещь, и она вам предоставлена.

– Согласен. – Он весело потер руки. – Итак, вы утверждаете, что шестнадцатого января, в тот вечер, когда было совершено убийство Раубы, вы находились на другом конце города и физически не могли присутствовать на месте преступления. Вы подписали признание, после чего следствие получило от вас ценный предмет из списка украденных вещей и произвело опознание улики с помощью хозяина-антиквара. После некоторых колебаний он признал, что вещь принадлежит ему и была украдена шестнадцатого января, по каковому поводу есть заявление и заведено дело в отделе криминальной полиции города Сесимбры. Отсюда следует, что дело будет подвергнуто пересмотру, поскольку у вас появилось в некотором роде алиби.

– Пересмотр? Это значит, что меня отпустят домой под залог?

Следователь молча сжал повернутые к лицу кулаки и поднял руки вверх, наморщив лоб. В этом жесте мне померещилось некое усталое торжество.

– В некотором роде алиби, – повторил он. – Я мог бы расколоть его одним ударом, оно держится на кусочке слоновой кости. Заметьте, вы не в состоянии указать, где находится все остальное, а всего остального там воз и маленькая тележка, судя по списку, предъявленному страховщикам. Но в свете последних событий все это уже не имеет смысла.

– Не имеет смысла?

Пруэнса поглядел мне в лицо и широко улыбнулся. Этой улыбки я у него не знал, такая улыбка бывает у квартирных маклеров, когда они знают, что потолок протекает, а в чулане завелась плесень. Я успел подумать, что прежняя ухмылка нравилась мне больше, но тут Пруэнса сделал нечто невозможное. Он открыл шкаф, вытащил оттуда початую бутылку самбуки и две рюмки, наполнил обе доверху и со стуком поставил бутылку на стол.

– Пейте, Кайрис. Выпейте за печальную участь убийцы. Его ожидает пятнадцать лет тюрьмы, а вас – только четыре года за ограбление. Если будете хорошим мальчиком, выйдете на год раньше.

– Печальную участь кого?

– Убийцы господина Раубы. Жаль, что вы не читаете газет. Вчера мы задержали человека, которого подозревали уже несколько недель. Утром он побывал на допросе, подписал признание и отправился под конвоем в Центральную тюрьму.

– Несколько недель, – повторил я за ним, чувствуя, как кожа на подбородке начинает зудеть. – Вы подозревали его несколько недель. У вас был еще один подозреваемый. Почему я об этом не знал?