Царь велел тебя повесить

Вчера я говорил об этом с актером, который играет Пруэнсу, но тот знай твердит свое: фильм не игровой, в нем происходит то, что происходит, а раз ничего не происходит, то так тому и быть. Уже жалею, что вынужден был позвать португальцев, но приведи я своих – Костас раскусил бы их в два счета. Единственный участник игры, которого я взял из своей старой команды, – это первый охранник, он согласен работать бесплатно. Говорит, что фильм выведет его из грязной пещеры заказного порно, полной чудовищ. Не вижу ничего грязного, работа как работа. Этот парень напоминает мне меня, когда я начинал сниматься у Дерека: я тоже стыдился своей худобы и пожирал груды пирожных, даже сливки пил.

Скоро кончается срок аренды на улице Б., надо будет забрать аппаратуру, потом рассчитаться с актерами, потом посмотреть Кайрису в глаза, потом показать ему фильм, а уж потом купить билет домой. Как он там писал в своем дневнике: я не знал, что в театре но один и тот же актер играет и юную танцовщицу, и мстительного духа? Да ты много чего не знал, любитель моллинезий. Например, того, что люди поворачиваются друг к другу только одной стороной, той, на которой нет следов врожденного уродства. Чтобы увидеть эту вторую сторону, их надо убить, а пока они живы – ни за что не покажут.

И вот я добился невозможного, заставил тебя показать мне всё, все восемь метров твоих трусливых кишок, все твои железные колокольчики, всю ересь и мрак, – ты показал их камере, а значит, и публике. Всем желающим. Будешь теперь шарахаться от посетителей, как та акула в аквариуме, которая подохла от нервного расстройства, не выдержав человеческой ненависти. Хотя палкой тыкали не в морду, а в стекло.

Костас

Когда я проснулся, в камере было темно и холодно. Я встал и принялся ходить от стены к стене, чтобы согреться. За стеной бубнили, но почти неслышно и как-то слишком монотонно. Четыре года. Я признался в ограблении, но не смогу вернуть награбленного и сяду на четыре года. А хозяин галереи получит страховые деньги за мешок серебра. Я признался в том, чего не делал, чтобы избежать наказания за то, чего не совершал. Ловко придумано, шановне панство!

Кувшин с водой давно показал дно, а нового никто не принес. За стеной заговорили громче и более отчетливо, мне показалось, я разобрал слово chuvarada, ливень. Я подвинул стул к окну и посмотрел вниз, во двор. На паркинге по-прежнему не было ни одной машины, лужи на асфальте сливались с утренней мглой, но света было довольно, чтобы читать. Я слез со стула, взял «Преследователя», которого читал уже по третьему кругу, и открыл заложенную носком страницу. Носок служил закладкой, потому что остался один, второй я потерял, пытаясь постирать его над раковиной, упустил в журчащую дыру.

«…Все равно не хочу я твоего бога, а если он и взаправду стоит по ту сторону двери, то будь он проклят», – сказала книга.

Это точно, подумал я, он стоит по ту сторону двери и подкидывает свой красный бильбоке. Хотя нет, вчера Редька выводил меня гулять, а потом забыл принести ужин, значит, сегодня дежурит кто-то другой. Я сидел на своем стуле без спинки посреди камеры, в том месте, куда падает первый солнечный луч. По моим расчетам, солнце должно было взойти минут через двадцать, но оно внезапно выкатилось из туч, похожих на черные гроздья изабеллы, и сразу согрело мне лицо.

«Нечего и стараться искать ключи, если от них зависит открыть тебе дверь или нет. Надо вышибить ее ногами, вот и все», – прочел я, перевернув страницу. Солнце лежало на моих губах, как горячий сургуч. Я повернулся и посмотрел на дверь. Позеленевшая ручка блеснула в утреннем свете.

Я подошел к двери, прислушался, потом отошел шага на два, повернулся спиной, лягнул изо всей силы, потерял равновесие и чуть не врезался лбом в собственную лежанку. Правое колено, ушибленное в тот день, когда я ловил яблоки, заныло так, что пришлось сесть на скамью и вытянуть ногу. Какое-то время я смотрел на дверь, вспоминая сбежавшего из тюрьмы Диллинджера с его кленовым пистолетом, вымазанным в гуталине.

Ладно, но шум-то я произвел немалый, однако никто не пришел проверить, в чем дело. В прошлый раз, когда я просился к следователю и стучал по железу кулаком, все было иначе, сразу прибежали и сразу заорали.

Я встал, подошел к двери и повернул ручку два раза. Рраз! – с ясным и сытным щелчком – и два! – почти беззвучно. Потом я толкнул дверь и вышел. Железная щеколда была выдвинута из двух круглых петель и болталась на кованой цепи, будто безвольно опущенная вдоль тела рука.

Дверь соседней камеры была слегка приоткрыта, оттуда слышались голоса. Я вошел не думая. В камере было пусто, на полу стояли козлы, заляпанные известью, и ящики, от которых шел запах луковой шелухи. На стене белел старомодный корпус радиоточки, из него доносилась трескотня комментатора, прерываемая свистом болельщиков.