Царь велел тебя повесить

– Не понимаю, зачем ты там живешь, – сказал я, выслушав ее жалобы на жизнь в Агбадже. – Ты красивая девчонка. Зачем тебе эта миссия, ашрамы и прочая дребедень для колченогих барышень, вбивших себе в голову, что в таком месте легче найти любовника? Твоя мать была сильно разочарована.

– Много ты знаешь о моей матери. Не думай, что она оставила тебе дом, потому что любила тебя, ненавидела меня или что-то в этом роде. Она никого не любила, это точно. Я думаю, что вы оба похожи на рапанов.

– На кого мы похожи?

– Есть такое морское существо, оно сверлит дырку в раковине моллюска и впускает туда что-то вроде травяного молочка. Потом ждет, пока хозяин раковины расслабится и откроет створки, а потом пожирает его целиком.

– А ты у нас, выходит, невинный моллюск? Тогда можешь держать свои створки закрытыми. Содержимое твоей раковины меня не интересует.

Не знаю почему, Хани, но мне нравилось грубить ей, нравилось разыгрывать старшего брата, этакого бурбона, хотя – какая она мне сестра? Тетка у меня не тетка, сестра не сестра, а отца я в глаза не видел. Помнишь картину Дали, где зашифрован тореро, на манер головоломки найди грибника в лесу? Мой отец, Франтишек Конопка, точно так же зашифрован в моем детстве, я до сих пор не извлек его полностью, то здесь, то там мелькает условная конфедератка и черничные усики на белом лице.

Со стороны отца у меня было два родственника, два брата Конопки, живущие в Новой Вильне, в собственном доме. Кем они мне приходились, я толком так и не понял, да и важно ли это? Важно было то, что они ездили в Польшу и виделись там с моим отцом, я даже ловил себя на том, что принюхиваюсь к ним, когда они появлялись на нашем пороге с подарками, присланными из города, названия которого я так до сих пор и не узнал.

Младший был светлой масти, ниже меня ростом и крепче в плечах, а старший был чернявый, кривоногий и вспыльчивый. Я с тревогой вглядывался в его лицо, пытаясь найти пронзительные черты, о которых рассказывала мать, но мужицкие брови и круглый нос говорили о другом и приводили меня в отчаяние. Однажды младший Конопка взял меня в польский костел и там принялся ругать за то, что я пересек проход к алтарю, не преклонив колен и не перекрестившись.

– Что ж ты ходишь по костелу, чисто глупый бык по полю, – сказал он, – Вставай вон туда, помолись за свою непутевую мать.

Будь он португальцем, сказал бы что-нибудь вроде: Puta que te pariu! Смешно, но я всегда представлял отца беглецом, мечущимся между каменных колонн в расстегнутой сорочке, с оружием на перевязи. Бабушка Йоле так и говорила: сбежал, мол, от алтаря, пся крев, холера ясна, безбожная польская курва.

Когда спустя четверть века я рассказал об этом Лилиенталю, он даже засмеялся от удовольствия. Мы напились зеленого вина и говорили о детских обидах, пока бутылки катались по дну чугунной ванны, стоявшей посреди комнаты. Мыться в ней было непросто, а вот вино охлаждать в самый раз.

– Да не слал он тебе никаких подарков, – сказал Лилиенталь. – Он про тебя и думать забыл. Отец, покупающий подарки к Рождеству и ни разу не пожелавший увидеть сына, – это персонаж абсурдной пьесы. Ты живешь в ожидании Годо, который окажется обычным скучным негодяем с подбородком в форме долота. Одним словом, пако, тебя обманули.

– То есть как не слал? А кто же тогда слал? – спросил я, но он поднялся с театральным кряхтением и отправился за новой бутылкой, так что мне пришлось подумать об этом самому.

Лютас

Совершенство меня беспокоит. В школе я чуть не угодил в черный список за то, что однажды вечером пробрался в кабинет минералогии и унес две друзы полевого шпата и шестигранник кварца, распоровший мне карман школьной куртки. И шпат, и шестигранник были совершенны. Я смотрел на них несколько дней, пока наш географ рассказывал про пегматитовые жилы, я смотрел на них не отрываясь, а они смотрели на меня. Мы украли их вдвоем с Костасом: он стоял на шухере, придерживая дверь, а я разбил стекло, обмотав руку тряпкой, которой географ стирал с доски, и быстро рассовал камни по карманам, там был еще темный жадеит, но я им пренебрег. Осколки стекла мы наскоро замели под стеллаж. Я взял себе шпат, а Костас – шестигранник.

Через пару дней мать нашла друзы, выставила на кухонный стол и допросила меня со всей строгостью. В нашем доме трудно было что-нибудь спрятать, у нас даже книжных полок не было, не то что чердака или подвала с тайником. Я завернул камни в газету, сунул в портфель и понес в школу, где в учительской меня уже ждали географ и завуч, наскоро перекусившие и готовые к расправе. Костас даже глазом не моргнул, когда узнал, что меня не возьмут на экскурсию в Ригу, хотя мы давно наметили посещение музея мореходства, где собирались посмотреть на огромного заводного барабанщика.

– Жаль, что ты попался, старик, – сказал он, пожимая плечами. – Ты ведь не хочешь, чтобы я остался из ложного чувства солидарности?