Царь велел тебя повесить

Она лежала ничком, на три четверти засунутая в мешок, я уткнулся носом в ее шею, в скользкий шелковый воротник. В кухне было не так уж темно, я различал антрацитовый блеск мусорного мешка и свою руку, до локтя измазанную кровью. Из полуоткрытой кладовки сочился свет, кто-то огромный возился там с фонарем. Мне почудилось, что я услышал пение, похожее на кошачье урчание, потом упало что-то тяжелое и послышалось сдавленное ругательство.

– Не помещается, – сказал тот, кто ругался, выходя из кладовки, – слишком длинные ноги. Не отрезать же ей голову, верно?

Я медленно скатился с Хенриетты и смотрел на него с пола, даже не пытаясь встать. Человек был не таким большим, как мне сначала показалось, он был завернут во что-то вроде длинного дождевика, на руках перчатки, а в руках хлебный нож и веревка. Круглый фонарь был прикреплен к полоске на его голове, будто у шахтера, и светил мне прямо в глаза.

– Вставай, – сказал он недовольно. – Мне нужен еще один мешок. Где у тебя мусорные мешки?

Я не видел его лица, зато хорошо разглядел ботинки, я сам всегда хотел такие, болотные Dr. Martens с прошивкой, как у покойного Джо Страммера. Человек подал мне руку в перчатке, я схватился за нее и поднялся на ноги.

– Давай, помогай, раз уж пришел. Я прихватил недостаточно материала для упаковки. Овчина уже промокла. Всю машину мне перепачкает.

Он сказал: material de embalagem, и меня передернуло. Я заставил себя отвести от него глаза и посмотреть на Хенриетту еще раз. Ее тело казалось маленьким, почти детским, а голова была обмотана чем-то вроде липкой ленты. Я оступился в луже воды, в которой плавали клочья серой пены. Наверное, выплеснулась из ведра, которое человек в перчатках поставил возле плиты. У меня закружилась голова, я прислонился к двери, и чистильщик придержал меня за плечо.

– Будешь блевать? – Он повел меня к открытой кладовой, все еще придерживая. – Тогда иди к раковине, мне здесь и так хватает грязи.

Я помотал головой, смерть замкнула мне рот и перехватила горло, мне казалось, я иду по колено в густой крови, будто ирландский правитель Луг по полю сражения. Раз, два, три, четыре, десять. Барабанные палочки стучали у меня в висках, запах крови казался едким и немного рыбным, наверное, потому, что я уже видел кровь на ногах женщины и запах остался у меня на дне памяти, в заброшенном кластере, где остается все, что смущает рассудок.

– Знаешь что? Посиди-ка лучше здесь. – Чистильщик мягко втолкнул меня в кладовку и накинул крючок. Я услышал, как он быстро прошел по коридору, лампы загудели, и в кухне вспыхнул свет, теперь я видел белую полоску между дверью и косяком. Еще полчаса, и в доме не осталось бы ни пятна, ни крошки, ни отпечатка. Все начисто смылось бы водой и губкой, скрылось бы, как зеленые острова в Ирландском проливе. Я сидел на полу, упираясь затылком в коробку сервера, из которого были вырваны провода, и слушал, как чистильщик ругается и громыхает ведром, потом послышалось влажное шлепанье мешка, который волокли по плиточному полу.

– Надо же, сколько в этой девчонке крови. – Его голос был так близко, что мне показалось, что говорят со мной. – Как будто корову зарезали. Надо было взять на работе резиновый фартук, а я схватил что под руку подвернулось.

* * *

С утра шел дождь, и я основательно вымок на прогулке. Древние персы называли этот период вияхна, то есть копка, а тот, что недавно закончился, тваяхва – лютый. Так и есть, все это время я люто копаюсь в своем прошлом и много думаю о Лютасе. Представляю, что ждет меня в конце марта, который у персов был месяцем чистки каналов.

Во дворе я видел человека в светлом пальто, он вышел из той же двери, в сопровождении незнакомого охранника, руки он заложил за спину, и я подумал, что это опытный арестант, не чета мне. У него были прямые волосы, собранные в хвостик, и сытое, тяжелое лицо. Я ждал, что он со мной заговорит или хотя бы кивнет, но он посмотрел сквозь меня, оглядел прогулочный дворик и коротко кивнул охраннику, мол, веди меня обратно.

Вернувшись в камеру, я стал думать о том, что этот парень с двойным подбородком сидит за стеной и мы сможем перестукиваться. Хотел бы я знать, как люди вообще это делают – пользуясь шифром Мирабо или кодом Полибия, как декабристы в равелине? Да чего там, мне хватило бы простого домашнего звука, кулаком об стену. Интересно, есть ли у него окно? Я несколько раз пробовал стучать в стену, даже отвинтил спинку от железного стула и треснул ею как следует, но парень не отзывался. Железная спинка навела меня на мысль о побеге, я уже прикидывал возможные версии, когда меня вызвали в комнату для свиданий.

– К вам пришел адвокат, – сказал охранник по прозвищу Редька, поигрывая своим раскидаем. – Пора стирать одежду, дух у вас тут нехороший.

Чего здесь не хватает, так это приятных на ощупь мелочей. Осязание просто визжит из-за недостатка впечатлений. Я пытался выпросить у Редьки игрушку, предлагал двадцатку – за красный шарик на резинке! – но он только скривился, каналья.