Царь велел тебя повесить

– Вы плохо выглядите. Вам надо следить за собой. Хотите поесть? – спросил он наконец, и я кивнула. Это был первый португалец, который заговорил со мной строго, остальные просто подмигивали или хватали за руку, когда я подавала счет. Спустя два месяца он познакомил меня со своей матерью Лидией. Я пришла к ним в длинном платье, намотав на голову шелковый шарф, и тут же об этом пожалела: во всех зеркалах отражалась бледная простушка в тюрбане, похожая на служанку из колоний.

Взглянув на меня, Лидия кивнула и отвернулась, как сейчас ее вижу: гладкая птичья голова, золоченые веки, ровный пробор в волосах, будто выточенных из куска обсидиана. Они с сыном сидели рядом за столом и выглядели точь-в-точь как Мария Вторая и консорт Фернанду с мозаичного портрета, висящего на стене северного вокзала. До сих пор помню вкус пузырящегося, сладостного рабства, заполнявшего меня, как только Лидия поворачивала ко мне лицо. Она оставалась такой до последнего дня и умерла почти так же, как диктатор Салазар: свалившись со стула и ударившись виском об острый угол каминной доски. Фабиу говорил мне, что мать оставит ему десять миллионов эскудо, а сестре отпишет свои драгоценности.

– Мать нарочно не тратит моих денег и живет скромно, на проценты с капитала, – сказал он гордо, склоняясь к моему уху. – Вот увидишь, она к тебе привыкнет.

Но она не привыкла.

Костас

Жаль, что еще не придумали солнечные батареи для компьютеров, мне не пришлось бы ходить в душевую в конце коридора, втыкать провод в розетку и делать вид, что я долго моюсь под ржавой теплой водой, бегущей из обломка трубы. На обломок надета резиновая соска, чтобы вода текла медленнее, а регулятора вообще нет, только красная раздвоенная клешня на трубе. Вверх – открыто, вниз – закрыто.

Солнце к полудню разошлось и светит так, что видно сизую лохматую пыль, висящую в воздухе. Сижу голодный, подставив лицо солнцу, и слушаю, как в соседнем дворе кто-то упрямо стучит по игрушечному барабану. Удивительное дело, всего в нескольких шагах от тюремных ворот ребенок играет в солдатиков и знать не знает, что я радостно слушаю эту дробь, будто каденцию Бонэма в пьесе Rock-n-roll.

Больше всего я скучаю по половинке тавромахии, она послужила бы отличным тюремным амулетом. Я убедился в том, что это половинка, совсем недавно, прошлой весной, когда бродил по Сесимбре в поисках рюмочной, день был ветреный, и мне хотелось выпить. Вот тогда я ее и приметил, вторую часть диптиха, в витрине галереи «Эшпишел». Сначала я увидел знакомый всплеск синего и золотого, отметил его краем глаза и прошел дальше, но через несколько шагов остановился.

Вернувшись к витрине, я присел на корточки, чтобы разглядеть ее получше, и на мгновение перестал дышать. Даже под стеклом пластинка казалась горячей, как будто античная жара раскалила латунные перегородки и расплавила позолоту. Ослепительный микенский день с двумя быками и двумя мертвецами.

Сколько же в городе должно быть таких пластинок, если на них натыкаешься в первой же галерее, по дороге на автобусный вокзал? Может, это любимая здешняя фальшивка? На манер часов Breguet без номера и подписи, давно заполонивших лиссабонские лавки. Я еще немного на нее полюбовался и пошел было дальше, до электрички оставалось двадцать минут, можно было успеть зайти в «Пинго» и купить сыра на ужин. Не пройдя и сотни шагов, я вернулся бегом, тавромахия притянула меня грубо и неумолимо, так пять миллионов лет назад Земля притянула куски земной породы, болтавшиеся на орбите. Теперь их называют луной. Я стал луной и потерял разум.

Я зашел в галерею, чтобы спросить о цене, хотя денег у меня было ровно на бутылку и мелочь в кармане куртки на билет. Хозяин долго не мог понять, что я называю тавромахией, пришлось потыкать пальцем в витрину, тогда он засмеялся и сказал, что это пряжка, которую он давеча купил на аукционе.

Я покрутил ее в руках: никакого Θαλλέλαιος на этой половинке не было, похоже, мой учитель истории был прав, это имя тщеславного дарителя, а не клеймо мастера. Место скрепления было заметно, две золотые проволочки, прижатые, будто заячьи уши. Может статься, пластинки снесли антикварам по отдельности, разлучили, будто невольников на лагосском рынке. А может, Фабиу сам отломал половину диптиха и продал, чтобы отыграться.

Цена была несусветной, но будь у меня деньги, я бы купил.

* * *

Три трепаных тигра трапезничали треской, терзая три треснувшие тарелки, это я выучил в восьмом классе и до сих пор могу произнести без запинки, а вот Лютас не мог. Я лучше одевался, лучше играл в теннис (да он вообще не играл), я все делал лучше Лютаса, но девочку, которая мне нравилась, это ничуть не беспокоило. Она садилась возле него на школьном дворе и держала его левую руку у себя на коленях, правая была занята сигаретой, я даже помню, как выглядела мятая пачка с красной надписью: «Клайпеда».