Царь велел тебя повесить

Отдал бы теперь три – нет, четыре! – дневные пайки, чтобы послушать его наставления. Я устал говорить с умершими, а также с теми, кто далеко и не может ответить. Я устал слушать радио за стеной. Сегодня в верхнем углу моей камеры, прямо над окном, я заметил красноватый мерцающий зрачок и обрадовался ему как другу. С утра дежурил безымянный охранник – таких здесь несколько, они появляются редко, и я поленился давать им имена. Охранник похож на продавца Библий, из тех, что стучатся к вам в дом и переминаются с ноги на ногу: мышиный костюм и очки из оконного стекла.

Я спросил его, почему не слышно боя часов, ведь мы находимся не так далеко от церкви святого Роха, и он посмотрел на меня изумленно, так смотрят на человека, который купил весь мешок с Библиями разом. Вместо боя часов сюда доносится одинокий голос валторны – не каждый день и только до полудня, так что я успел нарисовать себе крепко пьющего музыканта, живущего в квартирке, заставленной бутылками, прямо напротив тюрьмы. Угрюмого человека, вспоминающего о музыке только по утрам, пока у него еще ясно в голове, и валторну, наполненную Глиэром, закрученную медной улиткой в углу его спальни. Если выйду отсюда, найду этого парня, поставлю ему выпивку и скажу: старик, играй почаще, а то доиграешься, посадят тебя в музыкальную шкатулку, принесут папирус, дадут уйму свободного времени, а сказать тебе будет нечего.

Жизнь не кончается, если у тебя дыра в кармане или запертая дверь перед носом, сказал бы я валторнисту, просто начинается другая жизнь, с другими законами, и если раньше ты трахался с деревянной коровой, думая, что там сидит распаленная Пасифая, то теперь тебе показали, что там внутри на самом деле.

Зое

Когда я была маленькой, меня взяли в Токсово, на берег озера, и я нашла там желтый деревянный бочонок от детского лото. Я прибежала к маме, сидевшей с друзьями-актерами вокруг постеленной на траве скатерти, и показала находку. Мама отмахнулась, а один из ее спутников – тот самый старик, что вечно щипал меня за щеку и говорил, что дети должны цвести в чужом саду, – взял бочонок, почистил рукавом и показал мне номер: 44. Сейчас на дворе шестьдесят шестой, сказал он поучительно, поднося бочонок к моему лицу, значит, твой номер меньше и ты проиграла! Актеры смеялись, разливая вино, а мама забрала бочонок, размахнулась и зашвырнула в воду, я ужасно обиделась и весь вечер просидела на коряге, с ногами в воде, чтобы заболеть.

Странно думать, что никого из тех, что пили вино и грызли пряники, уже давно нет в живых. Еще пара недель, ну от силы три – и я уйду доигрывать с ними озерную партию, мой желтый бочонок с номером уже катится по столу, но я никак не могу разглядеть календарную дату. Никогда не думай о том, что будет потом. Потом к тебе никто не приедет, как ты не приехал ко мне. Будешь лежать в душных подушках и бормотать в диктофон, найденный в вещах сбежавшей дочери.

Надеюсь, вы с Агне не подеретесь из-за наследства, я знаю, что она взбесится, моя девочка, она будет шипеть и плавиться от ярости. Но ты поплюй на фитиль и живи дальше. Делай все что хочешь, милый, пока тебе выкрикивают номера.

Весь день моя служанка курит траву на кухне, а я так остро чувствую дым, как будто она выдыхает мне прямо в лицо. Люди курят затем, чтобы отогнать темные мысли, чтобы широко открыть рот и засмеяться и чтобы никто вокруг не завидовал этому смеху, а наоборот – понимающе кивал и затягивался от твоей папироски. Но когда тебе сорок, трава не нужна, потому что смех больше не помогает. Я уже забыла, когда смеялась, даже сейчас, когда я говорю с тобой, я чувствую, с каким трудом губы растягиваются в улыбке. Может быть, это не совсем уже я. Смерть – неумелая прачка, в ее руках все становится неопрятным, растягивается или напрочь садится. Когда я увидела мертвого Фабиу, это был уже не совсем Фабиу. Его льняная одежда стала ему велика, лицо почернело от щетины, волосы свалялись, будто гусиные перья. Служанка, которая вынула его из петли, сидела на полу и рыдала, уткнувшись в кухонное полотенце. Я опустилась перед ним на колени, чтобы заглянуть в глаза, но он уже погрузился во тьму и, наверное, видел мир через прозрачный черный платок, или вуаль с мушками, или – засиженное мухами стекло.

Костас

Итак, Ласло потребовал дом.

У человека, которого он прислал, было плоское, темное, как сигарный лист, лицо метиса, выходца из бывших колоний. На нем была пуховая куртка со множеством золотистых молний, он повесил ее на спинку стула, наверное, побоялся оставлять на вешалке. Значит, их трое в команде, не считая стюардессы, подумал я, садясь напротив него за мраморный столик, отделанный под шахматную доску. В руках у метиса был конторского вида листок, где я должен был поставить свою подпись, и простая шариковая ручка. Январское утро было солнечным, толстые зеленые стекла кафе сияли, будто морская вода, мы заказали воду с лимоном, я бы лучше выпил коньяку, но посланник не хотел отвлекаться от дела.