Царь всех болезней. Биография рака

После Сан-Антонио ранние фазы испытаний потекли бодрее. Окрыленный положительным результатом, Питерс добился проверки режима STAMP не только для лечения метастатического рака молочной железы, но и в качестве адъювантной терапии при местно распространенных опухолях высокого риска (когда раком поражено больше 10 лимфоузлов). Вслед за Питерсом несколько других групп в разных концах страны с жаром ухватились за высокодозную химиотерапию с трансплантацией костного мозга. Через два года, когда фазы I и II этих испытаний завершились успехом, Питерс обратился в Группу Б по исследованию рака и лейкозов (общенациональное профессиональное объединение для обмена информацией, поддержки и контроля клинических испытаний) с просьбой спонсировать многоцентровые слепые рандомизированные исследования III фазы.

Одним зимним вечером Питерс прилетел в Бостон представить на одобрение Группы Б подробное описание протокола STAMP[773]. Как и ожидалось, разгорелись жаркие споры. Одни клиницисты заявляли, что STAMP по сути ничем не отличается от доведенной до крайности цитотоксической химиотерапии – старое затхлое вино нового разлива. Другие отвечали, что химиотерапевтическую борьбу с раком просто необходимо вести на пределе. Час за часом стороны яростно отстаивали свою точку зрения, но в конце концов все же решили спонсировать исследование. Питерс покидал Массачусетскую больницу общего профиля опустошенный, но с чувством облегчения. Когда тяжелая дверь конференц-зала громко захлопнулась за его спиной, Питерсу показалось, будто он только что выбрался из отвратительной кабацкой драки.

Карта и парашют

Эдип: Как истребить? И в чем зараза эта? КреонТ: Изгнаньем или кровью кровь смывая.

Софокл.

“Царь Эдип”[774]

Проводя строгие рандомизированные испытания, Уильям Питерс старался убедить самого себя, что высочайшие дозы химиотерапии и впрямь работают. Другие в убеждениях не нуждались. Многие онкологи уже давно считали этот режим столь явно эффективным, что не видели необходимости в его дальнейшем тестировании. Ведь если зашкаливающими дозами ядов выжечь все закоулки костного мозга, то как раку удастся устоять?

В конце 1980-х уже множество больниц и небольших частных клиник в разных уголках Америки, Великобритании и Франции предлагали пациентам с раком груди пересадку костного мозга. В листах ожидания томились сотни женщин. Одним из самых выдающихся и успешных адептов высокодозной терапии с ауто-ТКМ был Вернер Безвода, онколог из Университета Витватерсранд (Йоханнесбург, ЮАР). Каждый месяц он набирал в свои испытания десятки женщин. Пересадка костного мозга стала большим бизнесом: большая медицина, большие деньги, большая инфраструктура, большой риск. В крупных академических центрах вроде бостонской больницы Бет-Изрейел под отделения трансплантологии отводили целые этажи, где принимали десятки пациентов еженедельно. Изобретение ловких фраз, умаляющих риски в глазах пациентов, превратилось в камерное направление искусства. Частные клиники предлагали женщинам эту операцию как минитрансплантацию или облегченную трансплантацию, а то и вовсе трансплантацию на ходу. Трансплантологи, по словам одного онколога, “обрели статус больничных богов”[775].

Этот безумный беспорядок лишь усугубился, когда пациентки начали подавать в страховые компании заявки на оплату выполненной им медицинской процедуры стоимостью 50-400 тысяч долларов. Летом 1991 года у учительницы Нелин Фокс из калифорнийской Темекулы диагностировали позднюю стадию рака молочной железы. У 38-летней женщины было трое детей. Когда традиционный терапевтический арсенал истощился, а у Нелин случился очередной рецидив, врачи предложили в качестве средства последней надежды аутотрансплантацию костного мозга. Фокс ухватилась за эту возможность и обратилась в свою страховую компанию “Сеть здоровья” с просьбой оплатить трансплантацию[776]. Компания отказалась, заявив, что операция эта “исследуемая”, а потому не входит в перечень клинически одобренных протоколов, покрываемых страховкой “Организации поддержания здоровья”.

Заболей Нелин Фокс в каком-нибудь другом десятилетии и какой-нибудь другой болезнью, ее история не привлекла бы внимания общественности. Однако эпидемия СПИДа изменила что-то фундаментальное в отношениях пациентов с медициной. До конца 1980-х экспериментальные лекарства и процедуры были недоступны для широкого применения. Борцы за права больных СПИДом оспорили такое положение дел. Экспериментальное средство, настаивали они, не какой-то оранжерейный цветок, который надлежит взращивать исключительно в теплицах академической медицины, а скорее общественный ресурс, ждущий в приемной науки, пока врачи закончат клинические исследования, которые все равно докажут эффективность этого средства.