Царь всех болезней. Биография рака

Близилась к завершению еще одна эпоха в онкологии. Эта дисциплина уже отошла от своей бурной юности, от увлечения универсальными решениями и радикальными методами и теперь примеривалась к фундаментальным вопросам о раке. Какие принципы определяют поведение той или иной его разновидности? Что между ними общего, а что отличает рак молочной железы от рака легких или простаты? Способны ли общие закономерности – или различия – породить новые дорожные карты для лечения и предотвращения рака?

Поединок с раком обратился внутрь, к фундаментальной биологии, базовым механизмам. Для ответа на все эти вопросы и мы должны сделать то же – вернуться к раковой клетке.

Часть V “Искаженная версия нас самих”

Бессмысленно рассуждать о лечении болезни или размышлять о средствах против нее, прежде чем мы примем в соображение ее причины, <…> пока не исследованы причины, всякие попытки лечения неизбежно будут несовершенны, неудачны и тщетны.

Роберт Бертон.

“Анатомия меланхолии”, 1893[800]

Вы не можете проводить эксперименты, которые покажут, что вызывает рак. Эта проблема неразрешима, и ученые не могут себе позволить заниматься подобными вещами.

Дж. Герман, онколог, 1978[801]

Что за причины могут быть у этих событий?

Пейтон Раус о тайне происхождения рака, 1966[802]

“Единая причина”

Весна 2005 года – поворотный момент в нашей онкологической практике: путям стажеров суждено разделиться. Трое из нас продолжат работу в больнице, сосредоточившись на клинических исследованиях и рутинной заботе о пациентах. Четверо отправятся изучать рак в научные лаборатории, оставив за собой лишь несколько клинических часов в неделю для наблюдения горстки пациентов.

Выбор между этими путями инстинктивен: одни ощущают себя клиницистами, другие – главным образом учеными. Мои склонности мало изменились с первого дня интернатуры. Клиническая медицина пробирает меня до нутра, но я – лабораторная крыса, существо ночное, бродячее, влекомое фундаментальной биологией рака. Поразмыслив, какой тип рака выбрать для лабораторного исследования, я понимаю, что тяготею к лейкемии. Лабораторию я могу выбирать самостоятельно, а вот предмет изучения определяет пациент. Болезнь Карлы оставила заметный отпечаток на моей жизни.

Но даже в сумерках моего полномасштабного погружения в больничную жизнь выпадают волнующие моменты, напоминающие о том, как глубоко меня может удивлять и увлекать клиническая медицина. Вечер. Ординаторская. Больничный шум затих, лишь едва уловимо позвякивают раскладываемые к ужину столовые приборы. Воздух за окном набух ожиданием близкого дождя. Нас семеро, мы все теперь близкие друзья и составляем списки пациентов для передачи новым стажерам. Лорен вдруг начинает зачитывать свой список вслух, выделяя имена подопечных, умерших за эти два года практики. В порыве внезапного вдохновения после каждого имени она делает паузу и прибавляет пару коротких фраз, будто эпитафию.

Эта импровизированная поминальная служба будоражит ординаторскую. Я присоединяюсь к Лорен – называю имена своих умерших пациентов и прибавляю что-то в память о них.

Кеннет Армор, шестьдесят два года, терапевт с раком желудка. Все, о чем он мечтал в последние дни, – провести время с женой и поиграть со своими котами.

Оскар Фишер, тридцать восемь лет, мелкоклеточный рак легких. Испытывал когнитивные проблемы с рождения и был любимчиком матери. Когда он умер, мать вложила ему в руку четки.