Царь всех болезней. Биография рака

Ответ Берри тушил давно разгоревшийся пожар раздора между поборниками профилактики и химиотерапии. Оценив эффекты каждого из этих подходов в отдельности, Берри пришел к лестному для обеих сторон выводу: маммография и химиотерапия снижали смертность от рака в равной мере – на 12 %, что в сумме и давало те 24 %[910]. Перефразировав Библию, Берри подвел итог: “Никто не трудился напрасно”[911].

Все это были фундаментальные, важные и решительные победы, одержанные благодаря фундаментальным и решительным усилиям. Но, по правде говоря, то были заслуги другого поколения – плоды открытий 1950-1960-х. Главные концептуальные прорывы, из которых выросли новые направления лечения и диагностики, предшествовали большинству находок клеточной биологии рака. Ошеломляющим рывком, всего за 20 лет, ученые разведали фантастический новый мир: мир странствующих онкогенов и мутантных генов-супрессоров, которые командовали клеточным делением, спуская рак с цепи; мир хромосом, отломанные головки которых присоединялись к другим хромосомам, образуя генетические химеры; мир искаженных сигнальных путей, не позволяющих раковым клеткам умирать. Однако терапевтические достижения, приводившие к медленному снижению смертности, ни в малейшей степени не базировались на этой новейшей онкобиологии. Непоколебимая стена отделяла новую науку от старой медицины. Мэри Ласкер жаждала добиться эпохального сдвига в онкологии. Однако сдвиг, случившийся тогда, принадлежал иной эпохе.

Мэри Ласкер умерла от сердечной недостаточности в 1994 году[912]. Она давно уже жила под заботливым присмотром в своем особняке в Коннектикуте, физически отдалившись от горячих эпицентров онкологических исследований и политических кухонь Вашингтона, Нью-Йорка и Бостона. В 93 года ее жизни уложился практически весь бурный и преобразующий век биохимической науки. В преклонном возрасте Ласкер утратила свой знаменитый энтузиазм и редко говорила о достижениях или разочарованиях в Войне с раком. И все же она рассчитывала, что при ее жизни онкология достигнет большего, сделает более уверенный рывок к фарберовскому “универсальному лечению”, а то и вовсе одержит решительную победу. Многогранность и стойкость – абсолютная, деспотичная власть рака – выставила присмиревшим и посрамленным даже самого решительного и упорного противника.

В 1994 году, через несколько месяцев после смерти Мэри Ласкер, онкогенетик Эд Харлоу чутко уловил одновременно характеризующие ту эпоху смертные муки и восторг[913]. Под занавес недельной конференции в знаменитой Лаборатории в Колд-Спринг-Харбор, охваченный головокружительным предвкушением последствий впечатляющих достижений в биологии рака, Харлоу не удержался от отрезвляющего замечания: “Наши знания <…> молекулярных дефектов при раке стали результатом двадцати лет ревностных трудов в сфере молекулярной биологии. Однако вся эта информация не переводится ни в эффективное лечение, ни в понимание того, почему многие нынешние подходы оказываются успешными, а другие нет. Какое разочаровывающее время”.

Прошло больше 10 лет, но то же самое разочарование настигло и меня в стенах массачусетской больницы. Однажды я наблюдал, как Том Линч, специалист по раку легких, мастерски излагает суть канцерогенеза, онкогенетики и химиотерапии новой пациентке, женщине средних лет с бронхиолоальвеолярным раком. Профессор истории, она обладала серьезным характером и острым, стремительным умом. Сидя напротив нее, Линч рисовал картинки, объясняя ей специальные термины. Клетки в ее бронхах, начал он, приобрели генетические мутации, позволяющие им бесконтрольно, автономно делиться. Эти клетки образовали опухоль, и у них появилась склонность к дальнейшим мутациям, которые позволят им мигрировать, проникать в другие ткани и образовывать там метастазы. Химиотерапия стандартными препаратами – карбоплатином и таксолом – с последующим облучением поможет убить эти клетки и, вероятно, помешает им рассеяться по другим органам. Самый лучший сценарий предполагает, что мутантные клетки погибнут и рак излечится совсем.

Пациентка внимательно наблюдала за тем, как Линч откладывает ручку. Объяснение казалось стройным и логичным, но ее подкованный ум мгновенно уловил в этой логической цепочке недостающее звено. Какова связь между всеми этими механистическими объяснениями болезни и предложенным ей лечением? Как, интересовалась она, карбоплатин “починит” сломавшиеся гены? Как таксол узнает клетку, которая несет мутацию и должна быть убита?