Царь всех болезней. Биография рака

Теперь у Сламона и Ульриха были все три необходимых компонента для бьющей точно в цель – таргетной – терапии: онкоген; рак, специфически поддерживаемый активностью этого онкогена; и лекарство, специфически изменяющее эту активность. Оба исследователя ждали, что Genentech ухватится за возможность производить новое лекарство, глушащее избыточный сигнал онкогена, но, как выяснилось, Ульрих в своей глубокой сосредоточенности HER2 упустил смену общей стратегической траектории компании: ее больше не интересовали проблемы рака. В 1980-е, пока Ульрих и Сламон охотились за уникальной для раковых клеток мишенью, несколько фармацевтических компаний попытались разработать лекарства от рака, располагая весьма ограниченными данными о драйверах размножения раковых клеток. Вполне предсказуемо их препараты оказались неизбирательными – токсичными как для злокачественных, так и для нормальных клеток – и провалились на клинических испытаниях.

Подход Ульриха и Сламона – онкоген и антитело к продукту этого онкогена – был несравненно более тонким и специфичным, но руководители Genentech опасались, что вложение средств в очередное провальное лекарство подкосит финансовое положение компании. У них выработалось что-то вроде аллергии на рак, и, отрезвленные примером конкурентов, они перестали финансировать большинство проектов по онкозаболеваниям[935].

Это решение привело к глубокому расколу в компании. Небольшая группа ученых яростно поддерживала онкологическое направление, но менеджмент желал сосредоточиться на более простых и окупаемых лекарствах. HER2 угодил под перекрестный огонь. Расстроенный и опустошенный, Ульрих покинул компанию и устроился в немецкую академическую лабораторию, где мог изучать онкогенетику без оглядки на переменчивые требования фарминдустрии[936].

Оставшись один, Сламон изо всех сил старался поддерживать в Genentech работы с HER2, хотя сам формально не имел к компании никакого отношения. “Кроме него, всем было плевать”, – вспоминал Джон Кёрд, медицинский директор Genentech[937]. Сламон стал в компании изгоем – надоедливым оводом, который постоянно прилетал из Лос-Анджелеса и прятался по коридорам, поджидая жертв, которых пытался заинтересовать своим мышиным антителом. Большинство ученых давно утратили интерес к этому проекту. Однако Сламону верила небольшая группа ностальгирующих по ранним, пионерским временам компании, когда за задачи брались именно потому, что они казались слишком сложными. Генетик Дэвид Ботштейн, выходец из МТИ, и молекулярный биолог Арт Левинсон по-прежнему поддерживали проект HER2. (Левинсон пришел в Genentech из лаборатории Майкла Бишопа в Калифорнийском университете, где изучал фосфорилирующую активность продукта src; онкогены с тех пор стали частью его души.) Пустив в ход все свои связи, ресурсы и силы, Сламон и Левинсон убедили небольшую группу предпринимателей поддержать работу с HER2.

Подмазанные скромным финансированием, шестеренки проекта тихонько, почти незаметно для руководства Genentech, закрутились. В 1989 году Майкл Шепард, иммунолог компании, усовершенствовал процесс получения и очистки антитела к белку Нег2. Однако Сламон отлично понимал, что от мышиных антител еще далеко до человеческого лекарства. Чужеродные белки спровоцируют в организме людей мощный иммунный ответ, так что лекарства из них не выйдет. Чтобы предотвратить иммунную реакцию, антитело к Нег2 следовало “очеловечить”. Процесс гуманизации антител – искусство столь же тонкое, как перевод романа на иностранный язык. В нем важно не только содержание, но и неизъяснимая сущность – форма антитела. В Genentech этим искусством занимался Пол Картер, тихий 29-летний англичанин, освоивший навык гуманизации в Кембридже у Сезара Мильштейна – того самого ученого, который первым получил антитела с помощью гибридной клетки. Под руководством Сламона и Шепарда Картер взялся за работу и летом 1990 года с гордостью предъявил полностью очеловеченное антитело к Нег2, готовое к клиническим исследованиям. Став потенциальным лекарством, оно получило новое название – “Герцептин”[938].

Рождение нового лекарства проходило так негладко и болезненно, что за трудностями могла легко затеряться вся грандиозность этого достижения. Сламон выявил амплификацию гена HER2 у раковых клеток в 1987 году, а Картер и Шепард получили гуманизированное антитело в 1990-м. Всего за три года ученые прошли путь от поиска подходящего заболевания до создания лекарства – скорость, беспрецедентная в истории рака.