Летом 1990 года Барбара Брэдфилд, 48-летняя жительница калифорнийского городка Бербанк, обнаружила уплотнение в груди и вздутие под мышкой. Биопсия подтвердила то, что Барбара и сама заподозрила: рак молочной железы, распространившийся на лимфатические узлы. За двусторонней мастэктомией последовал курс химиотерапии, растянувшийся почти на семь месяцев. “Когда я все это закончила, – вспоминала она, – мне казалось, 55? что я пересекла реку трагедии[939]
.Однако впереди ее ждали новые опасные переправы. Зимой 1991-го в автокатастрофе погибла ее 23-летняя беременная дочь, а через несколько месяцев после этого на уроке изучения Библии Барбара рассеянно провела рукой по шее и обнаружила над ключицей новую шишку размером с виноградину. Рак груди вернулся новыми метастазами – это было предвестие почти неминуемой смерти.
Местный онколог, лечивший Брэдфилд, предложил ей очередной курс химиотерапии, но она отказалась. Вместо этого Барбара записалась на программу траволечения, купила соковыжималку для овощей и собралась ехать в Мексику. Когда онколог попросил разрешения направить образцы ее опухоли в университетскую лабораторию Сламона – за вторым мнением, – Барбара неохотно согласилась, понимая, что никакой доктор, проводящий неведомые тесты, ей ничем не поможет.
Летом Сламон неожиданно позвонил Барбаре и, представившись исследователем, который анализировал ее образцы, рассказал о
Однако следующим же утром он позвонил вновь, извинился за навязчивость и объяснил, что решение Барбары не давало ему покоя всю ночь. Никогда прежде не встречал он такой вариант амплификации
“Те, кому удалось уцелеть, оглядываются назад в поисках пропущенных знамений, посланий судьбы”, – писала Джоан Дидион[941]
. Для Барбары второй звонок Сламона стал посланием, которое она не пропустила: что-то в этой беседе пробило стену, которой Брэдфилд отгородилась от мира. Теплым августовским утром 1992 года она посетила Сламона в клинике при Калифорнийском университете. Он встретил ее в вестибюле и провел в свой кабинет, где под микроскопом продемонстрировал ее опухолевую ткань с темными кольцами Нег2-положительных клеток. Потом он набросал на доске все этапы эпического научного путешествия: обнаружение генаРешение это оказалось невыразимо удачным. За четыре месяца, отделявших звонок Сламона от первой капельницы с “Герцептином”, опухоль Барбары образовала в легких 16 новых очагов.
В свои испытания 1992 года Сламон включил помимо Брэдфилд еще 14 пациенток (впоследствии общее число выросло до 37). Антитело вводили внутривенно на протяжении девяти недель в сочетании с цисплатином, стандартным химиопрепаратом, убивающим клетки рака груди. Ради удобства Сламон запланировал проводить процедуры всем пациенткам в один и тот же день и в одном и том же помещении. Эффект вышел донельзя театральным, словно бы сцену оккупировала труппа взволнованных актеров. Одни женщины пробились в исследование Сламона уговорами, задействовав родственников и друзей, других, таких как Брэдфилд, насилу уговорил он сам. “Все мы знали, что взяли это время в долг, – сказала позже Барбара, – и потому ощущали себя вдвойне живыми и жили неистовее вдвойне”. Китаянка чуть старше 50 раз за разом протаскивала с собой заначки традиционных снадобий из трав, которые, по ее словам, только и поддерживали в ней жизнь. Она согласилась испробовать новый онкологический препарат, антитело, только с условием, что ей позволят вместе с ним принимать и старинные средства. Хрупкая худенькая 30-летняя женщина, у которой случился рецидив рака после трансплантации костного мозга, сидела молча, сердито уставившись в угол. Одни относились к болезни почтительно, другие были растеряны, третьи слишком обозлены – и им было не до беспокойства. Почтенная мать семейства из Бостона, например, то и дело отпускала непристойные шуточки о своем раке. Череда капельниц и анализов растягивалась на целый день, отнимая последние силы.