Царь всех болезней. Биография рака

Это было любопытное наблюдение, но вполне объяснимое. Рак – заболевание клеточного происхождения, так что можно было ожидать его переноса от одного организма к другому вместе с клетками. Однако потом Раус наткнулся на более странный факт. При переносе рака от птицы к птице он начал пропускать фрагменты опухолевой ткани через серию фильтров – все более и более мелких клеточных сит, – пока клетки уже не могли проходить в раствор, а оставался лишь их жидкий фильтрат. Раус ожидал, что рак теперь перестанет передаваться, однако опухоли образовывались с мрачным упорством, а эффективность передачи по мере сокращения числа клеток подчас даже возрастала.

Раус сделал из этого вывод, что переносят рак не клетки и не канцерогены из окружающей среды, а какие-то крохотные частицы, таящиеся внутри клеток, – настолько мелкие, что способны пройти почти через любые фильтры и по-прежнему вызывать у подопытных животных рак. Единственными биологическими частицами с такими свойствами были вирусы. Открытого Раусом агента назвали потом в его честь вирусом саркомы Рауса (ВСР).

Открытие ВСР, первого онкогенного вируса, нанесло сокрушительный удар по теории соматических мутаций и сподвигло на лихорадочные поиски других вирусов с такими же свойствами. Казалось, каузальный агент рака наконец-то найден. В 1935 году Ричард Шоуп, коллега Рауса, сообщил о папилломавирусе, вызывающем бородавчатую опухоль у американских кроликов[394]. В середине 1940-х стало известно о вирусе, вызывающем лейкемию у мышей, а потом о таком же вирусе кошек – но по-прежнему не находили никаких следов вирусов, вызывающих рак у людей.

В 1958 году, после 30 лет массированных изысканий, охота наконец увенчалась успехом. Ирландский хирург Денис Беркитт обнаружил агрессивную разновидность лимфомы – впоследствии названную лимфомой Беркитта, – эндемически встречающуюся у детей в “малярийном поясе” Центральной Африки[395]. Паттерн распространения этой болезни заставлял предположить ее инфекционную природу. Изучив клетки африканской лимфомы, два британских вирусолога[396] обнаружили в них возбудителя – но не малярийного плазмодия, а вирус человеческого рака. Новый агент был назван вирусом Эпштейна – Барр, ВЭБ (сегодня он широко известен и как возбудитель инфекционного мононуклеоза).

Таким образом, общее количество известных вирусов, вызывающих человеческий рак, теперь равнялось одному. Невзирая на скромность этой цифры, вирусная теория происхождения рака расцвела пышным цветом – отчасти еще и потому, что вирусы тогда были последним писком медицинской моды. Вирусные заболевания, веками считавшиеся неизлечимыми, ныне стали потенциально предотвратимыми: полиомиелитная вакцина, предъявленная миру в 1952 году, имела ошеломительный успех. Потому и теория, объединяющая с патологической точки зрения рак и инфекции, оказалась чрезвычайно соблазнительной.

“Рак может быть заразен”, – заявляла обложка журнала Life в 1962 году[397]. Раус получил сотни писем от встревоженных граждан, желавших узнать о способах заражения бактериями или вирусами, вызывающими рак. Сомнительные умопостроения вскоре переросли в истерию и страх. Если рак заразен, размышляли некоторые, то следовало бы организовать карантин, чтобы предотвратить распространение заразы, и отправлять больных раком в специзоляторы, как прежде поступали с больными туберкулезом и оспой. Одна женщина, принимавшая как-то у себя человека, который кашлял вроде бы из-за рака легких, писала: “Можно ли чем-то убить ракового микроба? Следует ли окуривать помещение? <…> Или лучше отказаться от аренды и переехать?”[398]

Если “раковый микроб” и инфицировал какое-то пространство, то это было в первую очередь воображение общественности и в равной мере воображение исследователей. Одним из пылких приверженцев новой теории стал Фарбер. В начале 1960-х по его настоянию НИО разработал специальную программу охоты на онковирусы людей, которая сущностно копировала программу поиска лекарств для химиотерапии. Проект, широко разрекламированный общественности, получил огромную поддержку. Сотни обезьян в финансируемых НИО лабораториях заражали разнообразными человеческими опухолями в надежде превратить животных в вирусные инкубаторы для разработки вакцин. Обезьяны ученых разочаровали – с задачей не справились и не взрастили ни единого канцерогенного вируса. Но научного оптимизма это не убавило. За 10 следующих лет вирусная программа вынесла 10 % из контрактного бюджета НИО – почти 500 миллионов долларов[399]. Зато институтская программа, призванная оценить роль рациона в возникновении и течении рака – аспект как минимум столь же важный, – вынуждена была довольствоваться суммой в 20 раз меньше.