Царь всех болезней. Биография рака

Рожденный на основе этих руководящих принципов протокол можно было описать лишь словами одного из коллег Пинкеля: “тотальная атака”[373]. Для начала пациенту быстро, один за другим, давали стандартные противолейкозные препараты. Потом в спинномозговую жидкость с определенными интервалами вводили метотрексат. Мозг облучали высокими дозами рентгеновского излучения. Затем химиотерапию усиливали введением высочайших (“максимально переносимых”) доз лекарств с переменными интервалами[374]. Как правило, параллельно приходилось давать антибиотики и делать переливания крови – зачастую многонедельными курсами.

Лечение продолжалось до двух с половиной лет и включало в себя многократные облучения, десятки анализов крови и спинномозговых пункций, неисчислимое множество капельниц с внутривенными препаратами. Стратегия была настолько сложна и зависима от безукоризненного исполнения, что один медицинский журнал отказался даже публиковать ее, усомнившись в том, что ей можно следовать, попутно не убив пациента-другого [375]. Даже в больнице Святого Иуды протокол считался чрезвычайно токсичным, поэтому вести испытания доверяли в основном младшим сотрудникам под руководством Пинкеля, ибо старшие, осознавая все риски, не хотели в этом участвовать[376]. Пинкель называл этот режим тотальной терапией.

А мы, сотрудники, – тотальным адом.

Карла Рид вступила в этот ад летом 2004 года. Химио– и радиотерапия шли след в след, одна черная волна сменяла другую. В иные дни она возвращалась домой поздно вечером (дети уже в постелях, муж ждет с ужином) лишь для того, чтобы утром снова отправиться в клинику. Она лишилась сна, волос и аппетита, а следом и кое-чего еще, несравненно более важного и трудновыразимого, – силы духа, воли к победе, внутренней энергии. Она передвигалась по больнице точно зомби: перебиралась мелкими шаркающими шажками от синей виниловой кушетки, где ей ставили капельницы, к автомату с водой в центральном коридоре, а потом обратно к кушетке – все теми же размеренными, монотонными движениями. “Последней соломинкой стало облучение, – вспоминала она потом. – Неподвижно, словно мертвая, лежа на процедурном столе с маской на лице, я часто гадала, поднимусь ли вообще”. Даже мать Карлы, без конца прилетавшая в Бостон весь первый месяц лечения, выдохлась и, заплаканная, с красными глазами, вернулась во Флориду.

Карла все глубже уходила в себя. Ее меланхолия отвердела, превратилась в непроницаемый панцирь, и она инстинктивно укрылась под ним, отгораживаясь от всего и теряя друзей. На первые приемы Карла частенько приводила с собой жизнерадостную молодую подругу. Однажды утром та не пришла.

– Сегодня без компании? – спросил я Карлу.

Моя пациентка отвернулась и пожала плечами.

– Мы поссорились. – В голосе ее зазвучали стальные, механические ноты. – Ей нужно быть нужной, а я не могу ей этого дать. Не сейчас.

К своему стыду, я поймал себя на сочувствии пропавшей подруге. Мне, как доктору Карлы, тоже требовалось быть нужным, требовалось признание моей роли – хотя бы как флангового участника ее битвы. Однако у Карлы едва хватало эмоциональных сил на то, чтобы держаться самой, делиться с другими ей было нечем. Борьба с лейкемией настолько захватила ее личность и стала делом сугубо внутренним, что все остальные казались ей призрачными сторонними наблюдателями: это мы были зомби, бродящими за пределами ее головы. Регулярные посещения больницы начинались и заканчивались неловкими паузами. Каждое утро я шел по расчерченным зимним светом больничным коридорам, чтобы взять у пациентки очередной образец костного мозга, и в какой-то момент начал чувствовать, как на меня наваливается ужас, свинцовая тяжесть, граничащая с сопереживанием.

Анализы шли сплошной чередой. За семь месяцев Карла посетила клинику 66 раз, ей сделали 58 анализов крови, 7 спинномозговых пункций и несколько биопсий костного мозга. Одна писательница, бывшая медсестра, отобразила типичный курс “тотальной терапии” в числах: “С момента постановки диагноза болезнь Ерика длилась уже 628 дней. Четверть этого времени он провел либо на больничной койке, либо на приемах врачей. Ему сделали больше 80о клинических анализов крови, множество спинальных пункций и биопсий костного мозга, 30 рентгенов, 120 биохимических анализов и более 200 трансфузий. В его лечении приняли участие не меньше 20 докторов – гематологов, пульмонологов, неврологов, хирургов и прочих специалистов, – не говоря уже о психологе и десятке медсестер”[377].