Царь всех болезней. Биография рака

Как Пинкель со своей командой умудрился убедить мемфисских четырех– и шестилетних детей пройти эту невыносимую рутину до конца – осталось великой тайной. Однако ему это удалось. В 1968 году группа сотрудников больницы Святого Иуды опубликовала предварительные результаты наиболее продвинутого варианта тотальной терапии[378]. (В период с 1968 по 1979 год команда Пинкеля проведет еще восемь испытаний подряд, каждое из которых применит какую-то модификацию первой, базовой схемы.) Это, самое раннее, исследование было нерандомизированным и небольшим – в рамках всего одной больницы и единственной группы пациентов. Результаты оказались ободряющими. В Мемфисе тогда пролечили 31 ребенка, 27 из них вошли в полную ремиссию. Медианная продолжительность безрецидивного периода (показатель эффективности лечения, фиксирующий время от постановки диагноза до рецидива) увеличилась почти до пяти лет, в 20 раз превысив максимальную длительность ремиссий у первых пациентов Фарбера.

Однако, что еще важнее, у 13 пациентов, то есть примерно у трети из начавших лечение, рецидива не случилось вовсе. Химиотерапия закончилась, а дети жили. Каждый месяц они приезжали в клинику на осмотр. Самая длинная на тот момент ремиссия продолжалась уже шестой год – полжизни этого ребенка[379].

В 1979-м Пинкель и его команда провели ревизию результатов лечения всех пациентов, прошедших за эти годы тотальную терапию[380]. В восьми последовательных испытаниях в общей сложности приняли участие и завершили курсы лечения 278 пациентов. Примерно у 20 % произошел рецидив, у остальных 80 % никаких признаков болезни не находили – то есть, насколько можно было судить, они излечились. “Острый лимфобластный лейкоз у детей, – писал Пинкель в обзорной статье, – более нельзя считать неизлечимым заболеванием. Паллиативные меры впредь не могут считаться приемлемым подходом для изначального лечения этой болезни”[381].

Конечно, он обращался к будущему, но в каком-то мистическом смысле его слова направлялись и в прошлое, к тем врачам, что глубоко скептически относились к поискам лечения лейкемии и некогда уговаривали Фарбера дать детям “уйти спокойно”.

Лошадь и телега

Я не то чтобы противник оптимизма, но побаиваюсь той его разновидности, что проистекает из самообмана.

Марвин Дэвис об “исцелении” от рака[382]

Железо горячо – пора ковать без остановки.

Сидней Фарбер в письме Мэри Ласкер, 4 сентября 1963

Одна ласточка весны не делает, а две уже что-то да значат. К осени 1968 года, когда в Бетесде и Мемфисе объявили о значительных успехах испытаний, онкологический ландшафт претерпел тектонический сдвиг. На рубеже 1950-1960-х, по воспоминаниям де Виты, “чтобы быть химиотерапевтом, <…> требовалось не только старое доброе мужество, но и мужество убеждать, что рак рано или поздно поддастся лекарствам. Доказательства были совершенно необходимы”[383].

Спустя десять лет запросы изменились. Случаи излечения ОЛЛ высокодозной химиотерапией еще можно было счесть капризом природы, но успех той же стратегии в лечении болезни Ходжкина уже наводил на мысль о глобальном принципе. “Революция началась”, – писал де Вита[384]. Ему вторил Кеннет Эндикотт, директор НИО: “Следующий шаг – полное излечение – уже не за горами”[385].

В Бостоне Фарбер решил отметить великолепные новости в привычной для него манере – закатить грандиозный прием. Найти символический повод для праздника оказалось нетрудно. В сентябре 1968-го Фонду Джимми исполнился 21 год[386]. Фарбер обыграл это событие как символический 21-й день рождения Джимми, совершеннолетие “ребенка, больного раком”. Банкетный зал отеля “Статлер”, у которого Variety Club в 1950-х выставлял сделанный в форме бейсбольного мяча ящик для пожертвований Джимми, подготовили к грандиозному торжеству. Список гостей включал блестящий круг общения Фарбера – врачей, ученых, филантропов и политиков. Мэри Ласкер приехать на прием не смогла, но послала Элмера Бобста представлять Американское онкологическое общество. НИО представлял Зуброд. Из Бетесды прибыл Кеннет Эндикотт.

Но в списке гостей подозрительно не хватало самого именинника – Джимми, то есть Эйнара Густафсона. Фарбер знал о его судьбе – и даже расплывчато сообщил прессе, что Джимми жив и здоров, – но намеренно скрывал все остальное. Он хотел, чтобы Джимми оставался символом, воплощением благой идеи. Настоящий же пациент вернулся к уединенной жизни на ферме в сельском районе Мэна, где теперь вел хозяйство с женой и тремя детьми – такое возвращение нормальности и знаменовало его победу над раком. На тот момент ему исполнилось 32, и уже почти 20 лет никто не фотографировал его и не приставал с расспросами.