Tsaregradskiy_Franko_Kratkaya_biografiya..417236

Годы спустя, когда Франко попытается внести некоторую рациональную связность в историю своей карьеры, он скажет, что именно тогда осознал, что «в силу моего опыта и престижа я призван совершить великие дела на службе Родине». Однако, прежде чем превратиться из представителя правящего класса в мятежника, ему предстоял долгий и извилистый путь. Истинная его суть в какой-то степени проявилась в интервью, которое он и Кармен дали газете «Эстампа», предшественнице известного журнала «Ола». И хотя Франко здесь настойчиво утверждает, что он «простой военный... который всегда хочет оставаться незаметным...», в интервью явно проскальзывает скрытая дилемма, которая будет преследовать его на протяжении всей политической и военной карьеры. Поскольку он разрывался между желанием иметь «отца-покровителя» — будь то главнокомандующий, диктатор или король, — который похвалит и порадуется его успехам, и непреклонной решимостью достичь власти, устремления Франко отнюдь не всегда были связными и последовательными. В интервью генерал отдает дань ханжеской риторике: «Испания обретет былое величие», а сам он довольствуется «бескорыстной службой Родине», но вместе с тем утверждает, что поступил в Военную академию в Толедо «против воли своего отца», из чего можно понять — у него уже тогда были свои тайные планы. (На самом деле именно дон Николас посоветовал ему поступить в эту академию.) Возможно, бросив вызов отцу в 1929 году, он подсознательно расчистил себе путь к мятежу против законного правительства в 1936-м. А из его странного заявления: «Что касается моей карьеры — моим настоящим призванием была живопись» — можно сделать вывод, что собственные политические амбиции он скрывал даже от самого себя. И в этом Франко в своей семье был не один. Донья Кармен, по описанию «Эстампы», «прекрасная спутница жизни генерала, демонстрирует стройную фигуру, едва угадывающуюся за дымчатым одеянием из черного газа, которое нежно ласкает дорогое манто», со смущением рассказывает об их романе (оба они солгали о своем возрасте, когда познакомились: Кармен прибавила год, а Франко отнял). И тут же молодая женщина застенчиво признается, что единственными недостатками ее супруга — которые в то же время считались наибольшими достоинствами в глазах его восторженных поклонников — являются «чрезмерная любовь к Африке и чтение книг, в которых она ничего не понимает». Как и у матери Франко, за жертвенным обликом Кармен скрывались стальная решимость и серьезные амбиции.

Карьерные устремления Франко стали расти одновременно с его животом. Меняя внешность, энергичный, привлекательный и мечтательный — хотя и безжалостный — солдат постепенно превращался в осторожного и во всем сомневающегося командира времен гражданской войны. Он никогда больше не будет лично вести людей в атаку. Если бы Франко уже обеспечил себе надежное положение в военной иерархии, то, вероятно, чувствовал бы себя более уверенно. Но все было не так. Африканская война предлагала приемлемое объяснение тому, что он постоянно ощущал нависшую над ним опасность, и давала выход агрессивности, а тогдашняя гражданская жизнь такой возможности не предоставляла. Ему требовался новый внешний враг, которого нужно было бы ненавидеть и подчинять своей воле. И в качестве замены рифским маврам Франко ухватился за угрозу коммунизма, чтобы оправдать собственные параноидальные страхи и приверженность ко все более авторитарной политике.

В этом смысле он не был исключением для той эпохи. В своем анализе испанского фашизма историк мировой культуры Джо Лабаньи доказывает, что начиная с конца XIX века «страх мужчины перед женщиной и страх буржуа перед народными массами стали практически неразличимы». И действительно, Гитлер регулярно будет выступать перед толпой, словно перед женщинами, непостоянными и не заслуживающими доверия. Но сейчас уже ясно, что, хотя параноидальное восприятие генералом Франко коммунизма отнюдь не было исключением, оно больше раскрывает нам его внутренние страхи, чем страхи перед реальным миром. Франко подписался на радикальный антикоммунистический журнал, издаваемый в Женеве, «Международная Антанта против Третьего Интернационала», и чтение этого издания еще больше подпитывало его фобию.

Будучи в Дрездене, он посетил академию германской армии и вернулся в Испанию с горящими от восхищения глазами и в полном восторге от вермахта, а также со жгучим ощущением несправедливости Версальского договора. Это положило начало его роману с Германией, который продлится вплоть до 1945 года.