Царица поверженная

В тот вечер мы ужинали вместе с остальными командирами. В отличие от подавленного Антония они, казалось, остались прежними – шумные, грубоватые, прямодушные. Планк жевал во время разговора, что делало его похожим на верблюда, и радовался своему назначению наместником Сирии. В скором времени ему предстояло отбыть в Антиохию, чтобы принять должность.

Рябое лицо Деллия стало еще более бугристым. Он вежливо осведомился, читала ли я отчет о войне, который он подал Антонию.

– Он вот такой длины. – Антоний развел руки в стороны. – Я обещаю прочесть его первым. Полагаю, ты рассказал всю правду – и о мужестве солдат, и о потерях.

Деллий улыбнулся, но мне всегда казалось, что его улыбка смахивает на ухмылку.

– Я старался, император.

Молодой Титий, чье длинное и смуглое лицо изначально было сухим и теперь не казалось разительно похудевшим, подался вперед и сказал:

– Секст прислал новые предложения. Мы должны принять решение.

Секст?

– А где Секст и какое решение нужно принять? – спросила я.

– Со времени высадки на наши берега Секст собрал три легиона, но пал так низко, что теперь предлагает их – и себя – в качестве наемников тому, кто больше заплатит. Он торгуется даже с парфянами, – ответил Титий.

– Значит, он не может больше называться римлянином, – сказал Антоний.

Его голос звучал скорее печально, чем сердито, как будто он думал: «Кому можно доверять, во что верить, если сын Помпея готов стать союзником парфян?..»

Антоний медленно покачал головой.

Он никак не мог свыкнуться с вероломством: будучи старомодно честным, он всякий раз испытывал потрясение, сталкиваясь с чужим коварством. Между тем убийство Цезаря было не единичным событием, но отражением общего состояния римских нравов. К тому же ряду относились и интриги Октавиана, и заговор Лепида, и отступничество Лабиния, а теперь – циничная проституция Секста.

– Значит, мы должны отказаться от его предложения? – спросил Титий.

Антоний удивился, что Титий об этом спрашивает.

– Да. С Секстом покончено.

Антоний молчал так долго, что я решила, будто его речь закончена. Но тут он добавил:

– Нельзя допустить, чтобы он спелся с парфянами.

Титий хмуро кивнул:

– Да, этого допустить нельзя.

Агенобарб помахал рукой, показав зажатую между большим и указательным пальцем монету:

– Вот что попало в мои руки, уже не в первый раз. Это деньги из захваченной парфянами армейской казны: они стирают твой образ, заменяя его своим.

Он передал монету Антонию, который внимательно осмотрел ее. Не только очертания его лица были затерты и закрыты изображением парфянского царя, но и мое, находившееся с оборотной стороны, забивал контур парфянского всадника с подвешенным к седлу колчаном.

– Такого нельзя терпеть, – заявил Агенобарб.

– Мы и не потерпим, – отозвался Антоний, но в его голосе недоставало пыла.

Увидев, что мой портрет стерт, я почувствовала, что меня подвергли насилию. Но порой необходимо игнорировать оскорбление, если это в твоих интересах. Государственный деятель тем и отличается от героя, что не может проявлять героизм, когда интересы страны требуют от него быть политиком.

Эрос приложил немало усилий, чтобы в наше отсутствие придать убогой резиденции Антония приличный вид. Он раздобыл ковры, светильник на высоких подставках и даже ворона в клетке, – по его заверениям, птица умела говорить. Но клетка была прикрыта, и услышать ворона мы могли только утром.

– И хорошо, – сказал Антоний. – Мне надоела болтовня. Что ж, ты слышала моих командиров. Похоже, поражение их не устрашило.

– Как и тебя, когда ты на публике.

Я начала расплетать волосы, моя шея болела от тяжести золотых заколок, скреплявших прическу, и усыпанной драгоценными камнями диадемы. Положив диадему на походный сундук, где она тускло поблескивала, я потянулась назад, чтобы расстегнуть золотое ожерелье. Но Антоний остановился позади меня и расстегнул его сам. Он очень гордился этим своим подарком.

Когда все украшения были сняты, я почувствовала себя моложе и легче. Золото имеет власть над духом. День выдался нелегким, усталость никак не располагала к серьезным беседам, но мне неожиданно показалось, что нам есть о чем поговорить.

– Антоний, я сегодня насмотрелась и наслушалась всякого: и гнойные раны солдат, и эти оскорбительные монеты. Но это следствие уже случившегося. Что мы собираемся делать в будущем?

Он опустился на койку и лег, свесив одну ногу на пол. Ответ прозвучал не сразу:

– Не знаю. Я не знаю, что предпринять.

– Мы потерпели поражение, но вели боевые действия на вражеской территории и не потеряли ни клочка земли. Оборонительную войну, когда ты защищаешь свою страну, проиграть нельзя ни в коем случае. А сейчас – чего мы лишились? Парфии? Так мы ею никогда и не владели. Стоит ли тратить деньги и солдат, чтобы «отомстить» за себя? Давай подумаем всесторонне.

Для себя я уже решила, что Парфии с меня хватит. Хвала богам, Антоний и его командиры живы, а армию можно собрать новую. И направить ее против настоящего врага.

– Необходимо покарать Артавазда, – произнес он.

– Согласна. Но это потом.

– А что скажут в Риме о моем поражении?