Царица поверженная

– Я чувствую себя гораздо лучше, хотя до конца еще не поправилась, – сказала я, желая задобрить его. – Но у меня возникли два вопроса. Они не связаны с моим здоровьем, но все-таки по твоей части. Надеюсь, ты сможешь помочь. Во-первых, вот этот корешок.

Я вручила ему высушенное растение и рассказала о том, какое воздействие оказывает оно на людей.

Олимпий покачал головой:

– Никогда не видел и не слышал о нем. Впрочем, возможно, это так называемое «волчье проклятие» – растение, встречающееся в холодных краях. Да, похоже. Чтобы выяснить точнее, мне нужны манускрипты из Мусейона. Ох уж эти путешествия, – он досадливо поморщился, – они все усложняют. Ну а что второе?

– Рука Антония. Она никак не заживает. Рана выглядит воспаленной.

Он подался назад, но заметить это непроизвольное движение мог лишь тот, кто знал его так хорошо, как я.

– При чем тут я, если это обычная рана? Магией я не владею, а лечить раны римляне и сами умеют.

– Рана уже старая, он упоминал о ней в письме. Я вижу, что дело становится хуже, но Антоний не обращает внимания. Пожалуйста, хотя бы взгляни на его руку.

– Простая рана есть простая рана, – упрямо повторил он. – Она либо заживает, либо нет. Полагаю, ее уже обрабатывали вином и медом?

– Я не знаю. Похоже, ее вообще не лечили.

Он фыркнул.

– Что ж, когда он применит обычные средства и они не помогут, позови меня. – Олимпий помолчал. – Рука не перевязана?

– Нет. Потому-то я ее и заметила.

– Хм. Хорошо, что она не покрыта повязкой. Но…

Он призадумался.

– Антоний тебя не укусит, – заверила я его. – И не опозорит. Прикосновение к его руке никак тебя не скомпрометирует. А вот отказ от лечения будет нарушением твоей клятвы.

Пусть это проглотит, если может!

– Зачем ты так говоришь? Ты ведь знаешь мои чувства. Нарочно решила нас свести?

– Если ты думаешь, что это заговор с моей стороны, ты льстишь себе! – Неожиданно Олимпий стал мне неприятен, со всеми его «высокими принципами». – Ведь именно ты настоял на том, чтобы сопровождать меня. Я не просила тебя покидать Александрию! Я хочу, чтобы лучший врач, какого я знаю, вылечил руку лучшего военачальника Римской империи. Что здесь плохого?

Он ухмыльнулся:

– Хорошо, я осмотрю его. Но повторю еще раз: я не волшебник и ничего гарантировать не могу. Раны коварны, порой они сводят на нет все наши старания.

Ничуть не проще оказалось убедить Антония, твердившего одно и то же: «Ерунда, пустяки, не болит, оставь мою руку в покое». Но я настояла на своем. В конце концов в тускнеющем свете сумерек он позволил Олимпию осмотреть свою рану. Несколько минут тянулось молчание, и первым его нарушил Антоний, так и не дождавшись от неразговорчивого врача ни слова.

– Итак, я наконец увидел знаменитого Олимпия.

В ответ Олимпий буркнул что-то невразумительное, демонстрируя явное нежелание общаться, и мне захотелось дать ему хорошего пинка. Его отстраненность граничила с грубостью: порой это забавляло, но не сейчас. Антоний не заслуживал столь пренебрежительного обращения, он не какой-нибудь возница или разносчик.

– Говорят, ты настолько искусен, что почти воскрешаешь мертвых, – продолжил Антоний, но на сей раз Олимпий вообще не откликнулся. Он молча рассматривал руку. – Да и как не поверить в это, если ты вырвал из лап смерти мою царицу и ее детей, когда, казалось, они были уже обречены.

Кажется, это подействовало: Олимпий поднял глаза, и прежнее кислое выражение его лица изменилось. Он слегка кивнул:

– Рана давняя?

– Получена в последней стычке с парфянами, как раз перед переходом границы Армении… Тому назад дней двадцать или больше. Я ее не сразу заметил.

– Да, процесс поначалу развивается скрытно, – сказал Олимпий, ткнув пальцем. – Здесь болит?

Антоний попытался рассмеяться, но смех получился вымученный.

– О, самую малость – как при умеренной пытке.

Он слегка подскочил.

– Ага, горячо, – пробормотал Олимпий, проведя пальцем вдоль раны.

– И?.. – спросил Антоний.

– Если ею не заниматься, она может зажить и сама, – ответил Олимпий, выпрямившись. – Только останется большой шрам, и ты не будешь владеть рукой в полной мере.

– А если лечить? – осведомился Антоний, сжимая и разжимая пальцы, как человек, примеряющий перчатку.

– Это весьма болезненно, – проговорил Олимпий своим самым высокомерным лекарским голосом. «Чего ты, конечно же, не хочешь», – подразумевал этот тон. – Мне пришлось бы срезать всю потемневшую плоть. Она омертвела, – об этом свидетельствует запах. Соскрести если не до кости, то до здоровой плоти, чтобы заживление пошло оттуда. Возможно, мне придется использовать одно старое приспособление. Нынче им никто не пользуется. Оловянная трубка для осушения…

– Ну, так действуй, – не раздумывая, сказал Антоний.

Олимпий удивился: он ожидал, что Антоний откажется и вопрос решится сам собой.

– Я не могу заняться этим прямо сейчас, – торопливо заявил он. – Мне нужен дневной свет, чтобы все хорошо видеть. И время для подготовки дренажа… и еще кое-что.

– Что именно? – спросила я. – Я позабочусь о том, чтобы все было сделано к завтрашнему дню.