Царская дочь

Дина внимательно следила за ней.

Она вспомнила спящую женщину в хижине рядом с домом плетельщика. У нее во дворе лежала коза с козлятами. Дина еще едва не запнулась о них. У той женщины тоже были длинные темные волосы, только у кормилицы они неопрятно торчат из-под тусклого платка. Кроме волос она больше ничего тогда и не видела, ведь женщина лежала к ней спиной. Да и длинные темные волосы – не бог весть какая примета, такие есть у многих.

Почему же ей теперь вспомнилась та женщина в хижине?

Что-то общее было у нее и с этой девчонкой-целительницей, и с ее прислужником… Запах! От всех троих шел один и тот же отталкивающий запах!

Она не сразу узнала его, но вдруг ее осенило.

От них несло козой!

Дети Лидии

Прибыли двое солдат с носильщиками, притащили паланкин с горой подушек и шкур. Брахе помогли забраться внутрь. Она положила свою заплаканную щеку на мягкую подушку и позволила прислужницам себя укрыть.

Лидия встала и подошла к Дине. Менахем, утолив наконец голод, спал у нее на груди. Лидия поклонилась.

Брат Дины подошел к ним и выжидающе посмотрел на женщин.

– Госпожа, желаешь ли ты, чтобы я несла твоего племянника? – спросила Лидия, потупив взор.

Зиссель встала и замахала Иавину, чтоб подошел. Она видела: глаза матери лихорадочно блестят, руки дрожат. Она, должно быть, валится с ног от усталости.

Скажи, что ребенка понесу я. Что кормилица устала после родов и езды верхом. Если она не отдохнет, молоко у нее кончится. Ей нужен хороший уход.

Иавин тут же перевел ее слова.

– Да, конечно, – испугалась Дина.

– Да, конечно, – поспешно согласился ее брат.

От кормилицы зависела жизнь младенца, и, к их огромному облегчению, Менахем наконец успокоился. Не хватало еще, чтобы он опять начал надрываться.

Менахема отдали Зиссель и снова уложили в перевязь.

Лидии принесли сушеного мяса и пару свежих смокв, дали воды умыться. На седло положили одеяло, под спину подоткнули подушку. Теперь она – кормилица младенца из знатной семьи, от нее зависят его жизнь и благополучие.

Тем временем руки Зиссель говорили с Иавином и, пока никто не обращал на них двоих внимания, ее лицо тоже сообщало ему о многом. Зиссель было что рассказать мальчику, и сделать это следовало как можно быстрее.

Ей удалось объяснить главное, прежде чем к ней подошли солдаты – без особой охоты и почтенно опустив глаза, не то что прошлой ночью, когда они сорвали с нее платок и издевались над нею.

Их с Иавином посадили на мула, и мальчик обхватил Зиссель худыми руками, прислонился лбом к ее спине. Будто мог защитить ее от всех злых сил на свете.

Караван тронулся, медленно – из-за носильщиков с паланкином. Занавески были задернуты. Похоже, Браха уснула.

Лидия ехала рядом с детьми, то и дело посматривая на Зиссель с завернутым в перевязь Менахемом и Иавина у нее за спиной.

Все дети с ней! Все трое живы!

Зиссель держала поводья. Она взглянула на мать, ободряюще улыбнулась и кивнула. Иавин торопливо прошептал:

– Они думают, что Зиссель – целительница. Говорят, что она вернула мертвого ребенка Брахи к жизни. А ее короткая рука – отметина богов, знак особой силы. Я прикидываюсь ее слугой и говорю за нее. Они уверены, что Зиссель глухая. Никто не знает, что она все слышит.

Лидия понимающе кивнула.

Потом снова посмотрела на дочь.

Зиссель зарделась и едва заметно пожала плечами: мол, не я это придумала.

Лидия глубоко вздохнула и выпрямила спину.

Они устремили взгляд вдаль. Перед ними простирались отлогие зеленые поля. Тут и там росли пальмы. Из травы поднимался стрекот сотен сверчков. Над головами пикировали ласточки, в полете хватая комаров. В тени перелеска блеяли овцы. Высоко на ветке сидел, болтая ногами, пастушок и глядел им вслед.

Дом в Сионе

Перед ними предстали городские ворота, но вооруженные стражи знали Дину с братом и без задержек пропустили маленький караван в город.

К Лидии вернулся румянец. Уже несколько дней кормила она Менахема, уже несколько дней он, наевшись, засыпал у нее на груди. Он с ней, ее сынок, и Зиссель с Иавином пока тоже ничто не угрожает!

Лидия держалась в седле прямо. Одежду она почистила щеткой, волосы аккуратно убрала под платок, и царапины на ее лице начали заживать. Зиссель с Менахемом и Иавином ехали подле нее и, едва сдерживая волнение, озирались по сторонам. Браха откинула занавеску паланкина и тоже, дивясь, разглядывала город, где ей предстояло провести всю жизнь.