Царская дочь

Тут из одного из высоких окон дворца донеслись звуки знакомой флейты, и Лидия с Иавином, не веря своим ушам, остановились. Иавин напряг слух. Лидия задержала дыхание.

– Это Зиссель? Что она говорит? Что?

– Тс-с!

Иавин с недоумением покачал головой.

– Не понимаю. Может, это не Зиссель? Может, кто-то отобрал у нее флейту?

Они подождали, пытаясь представить, где сейчас Зиссель и что с ней происходит.

К ним подошел прокаженный и протянул руку, на которой вместо пальцев торчала только пара обрубков. Лидия отпрянула и поплотнее прикрыла Менахема покрывалом. Часовой, все еще наблюдавший за ними, решительно подошел и нацелил копье в прокаженного:

– Убирайся! Вон из города!

Нищий, спотыкаясь, пустился бежать.

Иавин посмотрел ему вслед и закусил губу. «Лучше уж смерть, чем такая хворь, – подумал он. И еще: – А может, мы совсем скоро умрем. Все мы».

– Лучше держаться от таких подальше, – брезгливо поморщившись, посоветовал часовой Лидии. – Особенно когда на руках младенец.

Он дружелюбно кивнул, и Лидия поклонилась ему.

– Благодарю тебя.

«Но пока-то мы живы», – закончил свою мысль Иавин. Он взял флейту и заиграл.

Где ты, Зиссель? Где ты? Я ищу тебя!

Неслыханное дело

Зиссель услышала его. Она прижала палец к губам. Царь напряг слух.

Флейта заиграла снова. Высокий длинный звук.

Зиссель взяла свою флейту, кивнула отцу и приложила ее ко рту. Я во дворце. Иди сюда.

Ответ пришел быстро. Меня не пускают.

Царь Соломон завороженно слушал. В его присутствии строго запрещалось шептаться и говорить на чужих языках. Царь должен знать и слышать все, что творится под крышей его дворца.

А тут его дочь переговаривается с кем-то за воротами, а он ничего не понимает. Неслыханное дело! Заговор! Мятеж! Или даже цареубийство! Но стражников он звать не стал.

Она ведь совсем еще ребенок и просто показывает ему, что умеет. Она не из тех, кто хочет лишить его жизни и престола, – она, кажется, даже не понимает, что нарушает какие-то правила.

Она обернулась к нему. Он снова увидел эти серо-зеленые глаза и… да, радость у нее на лице. Любовь к тому, кто ей ответил. Девочка отложила флейту и заговорила руками.

– Флейта… – сказал он за нее. – Снаружи… еще кто-то. Да. Впустить?

Ну конечно! Его любопытство разгоралось все сильнее.

Он подал знак, и из тени выступил стражник.

– За воротами ждет человек с флейтой. Впустите его.

Часовой за воротами добродушно посмотрел вслед просителям и медленно зашагал обратно. Женщина с младенцем и ее слуга. Судя по туникам, они принадлежат к дому царского наперсника и его сестры Дины. Ох уж эти отчаявшиеся матери – печальное зрелище! Ее дочь во дворце, у царя. Неужто она и впрямь думает, что сможет вернуть ее, кинувшись к государю в ноги? Похоже на то. Что ж, придется ей вернуться восвояси и подождать. Болтаться у ворот смысла нет.

К нему подошел второй часовой.

– Этот мальчишка – у него есть флейта?

– Да, он только что на ней играл, – удивленно ответил первый.

– Впусти его во дворец.

– Чего?

– Оглох, что ли? Царь приказал его впустить.

– Мальчишку? А женщину с младенцем? Ее тоже?

– Откуда мне знать! Поторопись же! Веди его сюда.

Часовой уже бежал, неловко клацая оружием.

День у царя Соломона выдался на славу. По крайней мере, пока. Откуда-то взялась неведомая ему дочь, она забавляла его и разжигала его любопытство, он услышал новый для себя язык. Язык, который можно использовать на расстоянии и на котором, вероятно, почти никто больше не говорит. Язык, который пригодится на поле битвы, в шпионаже и для быстрой передачи тайных посланий.

Стражник вернулся и поклонился.

– Господин мой царь, человек с флейтой – это молодой слуга.

– Что ж, пусть войдет.

– С твоего позволения, государь: при нем женщина.

– Она тоже говорит на языке флейты?

Стражник растерялся. На языке флейты?

Он попятился, одновременно кланяясь.

– Я спрошу, государь.

Соломон взглянул на Зиссель: она побледнела, когда стражник сообщил, что с мальчиком женщина. Испугалась. Почему? И вдруг его осенило: да она провела его! И не только его – всех. Она слышит! Ну конечно! Ведь она слышит собственную флейту! И ту, что ей отвечает. О, ей удалось убедить в своей глухоте всех, и его тоже! Но кое-что она все-таки упустила. Или просто не пыталась скрыть от него, что слышит? Что же, она не боится его? Доверяет ему, беспричинно, по-детски, как его обезьянка?

Быть может, она и говорить умеет?

Чего же она добивается? Что вообще все это означает?

В зал вошел высокий мальчик в тунике домашнего слуги. За руку он держал женщину – она скрывалась под покрывалом, в которое была укутана с головы до ног, и прижимала к себе младенца. Вошедшие ошеломленно глазели то на Зиссель, запросто сидевшую у царских ног, то на обезьянку, забравшуюся на тронный балдахин и корчившую им рожи.

Зиссель встала на колени, заглянула в лицо царю и указала на себя.

– Я… – произнес он за нее.

Она сделала вид, будто говорит, и показала на мальчика.