Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

Василий греб на течение, и это было непросто. Промахнулся раз мимо воды, другой. И почувствовал – руки горят. Поглядел – мозоли.

Засмеялся.

Кинулся взглядом по реке, по берегу. И обмер! На раките, свеся ноги в реку, сидела если не русалка, так мавка. Толстенная коса, черным-черна, по плечу чуть ли не до воды. Лицо снега белей, глаза черные, но сияют.

Утром братья съездили в Ягодин, где граф Кирилла Григорьевич поставил совершенно круглую церковь, обведенную ионическою колоннадою. Изумил каменный иконостас, облицованный мрамором.

В парке росли чудовищно огромные деревья – должно быть, привезенные из страны великанов. Олени – промельком, косули.

Лев пришел в восторг:

– Такие парки были у Потоцких, у Радзивиллов. И – пожалуйста!

Василию же одного хотелось: в Батурин, на реку.

Когда вернулись, до позднего вечера проторчал на Сейме. Лазил по валам времен гетмана Самойловича. Подходил раз десять к раките.

На другой день истомился, едва с постели вставши. Пошел на конюшню. Черная, с атласною кожею, кобыла глянула на него бешеным глазом, всхрапнула. Ее и выбрал.

Скакал по зарастающей дороге среди пирамидальных тополей. Тополя были огромные. Живая колоннада во славу дедову. Пирамидальные тополя завел в Малороссии граф Кирилла Разумовский, а словно бы от веку здесь росли.

Кобылица вынесла в луга. Овцы. Тонкорунные. Шпанские. Сия порода тоже завод графа. Вывез овечек из Лихтенштейна.

Встретились дети. Губы черные, мордашки перемазанные.

– Что вы едите? – удивился Василий.

– Шелковицу!

Подали лукошко. Ягоды большие, черные. Попробовал: вроде пресно, но вкусно.

– Где растет?

– Везде! Возле домов, в имении. А мы из графского гая. Там вся земля черная от ягод.

Василий поскакал к дедовым насаждениям. Да узду на себя, кобылицу на дыбы.

Она! Ягоды рвет, нагнувши ветку.

На голове, как из паутины плетенная, красная намитка[1], на шее коралловые бусы.

– Нагнул бы мне ветку, где ягоды погуще, – сказала мавка.

Василий удивился простоте просьбы. Подъехал к дереву.

– Они же неспелые!

– Сам ты неспелый! – засмеялась. – Это белая шелковица. Сладко, и не мажет.

Василий наклонил ветку. Ветка была упругая, рвалась из рук.

– До чего ж ты недогадливый! – Красавица стрельнула медузьими глазами. – На лошадь подсадил бы.

Василий тотчас и наклонился, подхватил больно смелую, посадил перед собой и – в галоп.

Она же – ничего. Боже – канава! И не осадить, не повернуть. Дал шпоры, ухвативши девицу, чтоб не вылетела через голову лошади.

Канаву перелетели, лошадь, приходя в себя, пошла рысцою. И Василий наконец догадался, что рука его сжимает девичью грудь. Как кипятком обдало, отдернул.

– Такому казаку не грех девку тискать! – сказала девица и, повернувши к Василию лицо, поцеловала в губы. – Пусти лошадь погулять. Травка-то клеверок, мягонькая.

Пожар полыхнул, а вместо пепла – стыд. И деваться некуда.

– Да посмотри же ты на меня! – сказала молодица. – Кожа-то у меня белая. Погладь, я не крапива. Чуешь – шелк!

Она села, положила его голову на свои пахнущие матерью лядвы.

– Поспи, я вошек поищу.

Василий было дернулся, но руки ласкали, и он сдался. Вошки так вошки!

И, должно быть, уснул. На час ли, на мгновение. Очнулся от переполнявшей страсти.

– Чудо ты мое! – ободряла его благодарно мавка ли, колдунья. – Ах, глаза-то у тебя какие! Краше неба! – И спохватилась: – Милый ты мой! Ты погляди – месяц! Новорожденный. Нам на счастье.

Поднялась, оправила одежды.

– Я отвезу тебя!

Она засмеялась, повела руками:

– Вот мой дом.

Он похолодел.

– Я же имени твоего не знаю!

– Зови Параськой.

– Но ты говоришь по-русски, – соображал, что бы ей подарить. Взялся за крестик – золотой все-таки, на золотой цепочке.

– Успеешь, отдаришься, – сказала она, не позволяя ему снять креста.

– Когда мы увидимся?

– Завтра, как месяц взойдет.

– Но где?

– Где меня увидел.

– Возле ракиты?

– На коне покатал, покатай на лодке.

Ах, как он скакал под ее взорами. Совсем одурел.

Чаровница

Лев затащил-таки братца в библиотеку.

– Посмотри, какой удивительный документ я нашел. Роспись слугам. У Кириллы Григорьевича были: один дворецкий, один камердинер, один подлекарь, два карлика, четыре парикмахера, два их ученика, два кондитера, один их помощник, два их ученика, один кофишенк, один его помощник, один мундшенк…

– Ты что же, всех мне собираешься прочитать? – Василий картинно поднял брови. – Скажи тогда, сколько их.

– Двести шестьдесят один… Василий! Это же безумно интересно! Картина старого барства. Один келлер-мейстер, три квасника, один тафельдекарь, три женщины для чистки серебра…

– Лев! Лев! Лев!

– Нет, ты послушай. Два геодезиста, маркер, два скорохода! Понимаешь, даже скороходы были!.. Капельмейстер, четырнадцать музыкантов. Вот сколько графу игрывало! Восемнадцать певчих…

Они не заметили вошедшего управляющего.