Над переводом писем Василий Андреевич трудился с наслаждением. Два историка, как два кремня: мысль о мысль и – сноп озарений. И, однако ж, знал: Каченовского не обрадует даже сей фейерверк мнений о судьбах Европы. Михаилу Трофимовичу подавай сочинения самого Жуковского. А сочинитель Жуковский, положа душу на порог муратовского дома Маши, к творчеству был не способен. Одно дело – чужое перевести с языка на язык, но чтоб самому, свое…
Как без сердца невозможно жить, так без души невозможно сочинять. Сердце Творца – Его Слово. Человеческое слово без сердца – звук без эха, неплодоносная смоковница.
Собираясь отвезти почту в Белёв, Василий Андреевич, придя от бабушки в свой флигелек, сел за письмо к Тургеневу. Саша изумлялся, почему «Вестник Европы»! – отверг стихотворное послание Василия Львовича Пушкина «К В.А. Жуковскому».
Василий Андреевич уже и перо в чернила обмакнул, но отложил и, в который раз, – перечитал весь этот бурный скандал в стихах.
Василий Львович в союзники себе взял Монтеня: «Вот плоды моего воображения. Я совсем не хотел с их помощью дать понятие о вещах, а только о себе самом» и Горация: «Всегда было и будет впредь позволено использовать слова, освященные употреблением. Как леса на склоне года меняют листья и опадают те, что появились прежде, так проходит пора старых слов и в употреблении цветут и крепнут вновь появившиеся».
Второй эпиграф, как копье, Пушкин вонзал в Александра Семеновича Шишкова.
Война в русской литературе. Потешная, но война! С обидами, с ненавистью.
Василий Андреевич приметил за собой: читая сей пассаж, непременно головой покачаешь: где же они – приятность, свобода, талант? Корявенько сказано. И по сути неправильно. Молитвы на славянском языке – само великолепие. Вместе со словом душа воспаряет… А дальше у Василия Львовича прозрачные намеки. И все злые.
«Кто Русской грамоте, как должно, не учился, / Напрасно тот писать трагедии пустился». О Шаховском, лягнул трагедию «Дебора, или Торжество веры». «Поэма громкая, в которой плана нет, / Не песнопение, но сущий только бред». Это уже не насмешка, а прямая ругань. Всем понятно: речь о «Петре Великом» князя Ширинского-Шихматова.
Назвать Балдусом Шишкова, ополчившегося на Карамзина, на Жуковского, – услуга медвежья. На брань последует брань. И это ради благородства, ради высших устремлений?
В душе своей ношу к изящному любовь; / Творенье без идей мою волнует кровь.
Еще одна сомнительная похвала Карамзину с Жуковским. Далеко ли отстоят творенья без идей от творений без смысла?
Василий Андреевич придвинул лист бумаги. Писал быстро. Сетовал на гусарские наскоки Пушкина, на брань в стихах, «которая есть бесполезная вещь в литературе», и признавался: «Поместить их более не хотел Каченовский, не желая заводить ссоры, с чем я и согласился. Шишкова почитаю суеверным, но умным раскольником в литературе, мнение его о языке то же, что религия раскольников, которые почитают священные книги более за то, что они старые, и старые ошибки предпочитают новым истинам, а тех, которые молятся не по старым книгам, называют богоотступниками. Таких раскольников надо побеждать не оружием Василия Львовича, слишком слабым и нечувствительным».
Закончил письмо и тотчас отправился в Белёв, по старой привычке пешком.
Потом даже спохватился, но полдороги уже позади. Обходя Фатьяново огородами, услышал, как пожилая крестьянка заговаривала лук от червей. Остановился, слушал затая дыханье.
торопким напевом причитала крестьянка, —