Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

– Таков, господа, век! – Старик Ираклий Иванович Марков, со звездой Георгия, генерал екатерининских времен, смотрел на молодых людей одобрительно. – Бонапарт Европу сожрал, теперь его клешня намеревается в Россию вцепиться. Война, господа, не-то-что-не-за-горами – на пороге. Государь, слава богу, послал на турка Михаила Илларионовича. У меня брат в Молдавской армии. Пишет, турки шебуршат, как тараканы. У них тоже новый командующий, сам верховный визирь Ахмет-паша. Визири с малыми силами на войну не ходят – восемьдесят тысяч собрано. А в Молдавской армии всего четыре дивизии. С флотилией Дунайской, с казаками, может, и наберешь тысяч сорок, но растянуто войско на тысячу верст! В штабах буквоеды-немцы. А их наука известная – Аустерлиц. Кутузов побить себя не даст, но уничтожить турка четырьмя дивизиями – мудрено. И выжидать нельзя, войну с басурманами надо кончить до войны с Бонапартом… Ваш выбор, господа, само призвание Божье.

Юноши поклонились генералу, прошли в буфет.

– Я тоже в армию! – сказал Чаадаев. – Меня и Михаила хлопочут записать в Семеновский лейб-гвардии. Двоюродный братец князь Иван, должно быть, уже примерил мундир.

– Щербатов?

– Он уже с неделю как в Петербурге.

– Господа! Господа! Наш спор разрешат молодые люди! – Окруженная дамами, к ним обратилась сама Екатерина Александровна. – Господа! «Вестник Европы» утверждает: в самом недалеком будущем Московский университет приготовит кандидатов по всем частям учености. Стало быть, иссякнет наконец необходимость приглашать ученых немцев, французов, англичан. Преподавание будет вестись, к радости патриотов, на русском языке.

– А вопрос каков? – улыбнулся Чаадаев.

– А вопрос, Петр Яковлевич, о том, хорошо ли это? Не понизит ли русский язык уровень наук? Возможно ли проникнуть в тонкости премудрых материй нашей природной речью?

Русский язык, по утверждению Ломоносова, богат, но, полагаю, совершенно неискусен в метафизике. Русская речь такая ведь простодушная!

Чаадаев повернулся к Василию.

– Перовский! Дамы ждут, а ты у нас кандидат.

Василий похолодел. Слушая хозяйку дома, он поглядывал на графиню Шереметеву, уверенный, что Чаадаев ответ приготовит достойный. Горло пересохло.

– За всю учебу мне ни разу не пришлось говорить русским языком!

– Вы слышите?! – воскликнул Чаадаев. – А теперь посмотрите на нас очами ближайшего будущего. На моем сокурснике скоро будет мундир юнкера-квартирмейстера. Такие же мундиры вы увидите на братьях Муравьевых. Облачатся в мундиры Семеновского лейб-гвардии полка князь Иван Щербатов, Иван Якушкин, надеюсь, сей мундир будет на мне и на моем брате Михаиле. Все это – не худшая часть нашего выпуска.

– Дело дворянина служить царю оружием! – сказала, как отрезала, барыня Офросимова. – У меня четверо молодцов, и все в гвардии. И все уже схватывались с Бунапартом… Языком тарахтеть – Виссеншафт! Виссеншафт – немцам пристойно. А то, что пристойно немцу, русскому дворянину – не в честь.

Барыне Офросимовой не возражали, но Шереметева головкою покачала:

– Мундир всякому мужчине к лицу, тем более – мундир лейб-гвардии. Москва, слава богу, никогда не станет завидовать Петербургу, но о Чаадаеве, о его друзьях сокрушенных вздохов, чаю, не избежать.

Петру Яковлевичу улыбались, во взорах дам обожание.

Всего-то в свете две зимы, но молодая Москва и зрелая тоже бьются над загадкой Чаадаева: каждое платье героя балов и салонов – совершенство. Неповторяющееся, недостижимое!

Уже после концерта, ожидая карету, Чаадаев шепнул Василию:

– Перовский, а знаешь девичью фамилию графини Шереметевой?

– Не знаю.

– Алмазова. Соответствует?

– Соответствует.

И всю-то ночь Василию снились алмазы. Возникали из тьмы светлячками. Он осторожно заводил ладонь и ловил их.

Сердце переполнялось счастьем, но радости убыло, когда увидел: от пойманных алмазов, таких ощутимых в руке, даже праха не остается – исчезают. Последний, самый крупный, самый сияющий камешек он покатал в ладони ради уверенности и открыл глаза.

Увидел зажатый кулак, не засмеялся. Ладонь раскрывал, затая сердце, – пусто.

Обед с царем

Как в детстве корь, так в России мечтания о лучшем государственном устройстве. Всякого русского время от времени одолевает забота, как избыть вечную нашу беду. Все ведь у России есть для жизни счастливейшего государства планеты, и на тебе – вечная нищета.

Отсюда оно: что ни русский – то наставник царям.

У властей за мечтания о добром царе, о лучших временах – разоренье, каторга, казнь, а сами тоже всем недовольны.

Не было в России и государей, довольных Россией.

Николай Михайлович Карамзин, шесть лет кряду корпевший над русскими летописями, царскими грамотами, разрядными и таможенными книгами, столбцами приказов, челобитными, доносами и оговорами, посчитал себя за человека, облеченного Божьим Промыслом сказать всю правду о царствиях и о самом народе русском.

Писатель – на бумаге воин и пророк. Но Карамзин, приставленный к летописанию Богом, Богом послан был и с царем говорить.