Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

В ту зиму первый раз москвичи сели в санки на Зиновия-синичника, но снег полежал-полежал и растаял. Зимнюю дорогу Ераст стелил. Ераст – он ведь на все горазд.

Морозы на Рождество стояли веселые, зима уродилась солнечная. Царскими нарядами величалась.

В эту царскую зиму Николай Михайлович Карамзин пригодился ее высочеству Екатерине Павловне.

Несостоявшаяся повелительница Европы, низвергнутая судьбою в губернаторши забытой Богом Твери, со злорадным торжеством торила стези, по коим должен был катиться сей венценосный державный мир.

Минувшее благословляет будущее, а коли такого благословения нет – грядет ужас переворотов.

Карамзина избрала Екатерина Павловна орудием своего сокровенного хозяйничанья в государственных делах России. В Карамзине великую княгиню поразила двойственность. Создатель нового литературного стиля – ниспровергатель традиций и запретов, в государственных пристрастиях оказался противником реформаторства, монархистом не только по воспитанию, но по убеждению ума, и не какого-нибудь византийского – а ля Шишков, но европейски просвещенного.

Тверская губернаторша пригласила Карамзина почитать ей главы его «Истории». Где история, там и политика, а в беседах Николай Михайлович был искренен и бесстрашен. Совершенно не принимал реформаторских устремлений императора Александра, видел в них зародыши будущих потрясений. И это на просторах-то России!

– Мой брат должен слышать все это! – воскликнула Екатерина Павловна. – Все это вы должны записать.

И Карамзин, поддавшись патриотическому чувству, уже в феврале нового 1811 года привез в Тверь «Записку о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях».

«Записку» Екатерина Павловна оставила у себя.

Недели через две всего, в марте, Александр, пасуя перед ужасом грядущего, в очередной раз бежал из Петербурга к сестре, и тверская губернаторша тотчас отправила в Остафьево курьера: «Император желает выслушать главы вашей истории».

К царям зовут за славой – наказывают и низвергают цари за глаза.

Дорога до Твери неблизкая. Было время подумать… Думалось о «Записке».

«Настоящее бывает следствием прошедшего», – колом стояла в голове первая фраза. Зачин… Зачин серьезного разговора, но и в этой мысли, вполне заурядной, можно сыскать зерно крамолы.

Всплывало сказанное о Петре, об ужасах самовластья… Александр окружает себя людьми просвещенными, его указы – отражение благонамеренных устремлений общества. И, однако ж, правда о Петровских преобразованиях может… огорчить венценосного читателя. Преобразования в пыточных добыты и утверждены.

А разве не дерзость – толкование о мире Тильзитском, о содействии Наполеону господствовать в Европе? Или хотя бы это: «Государству для его безопасности нужно не только физическое, но и нравственное могущество; жертвуя честью, справедливостью, вредим последнему». Поученье… Какой-то Карамзин указывает на порок царствия – царю! Деяния, объявленные великими, великопетровскими, осуждаются. Вместо радости по поводу присоединения Финляндии – нотация. Внушительная победа объявлена сговором. Наполеону – Германия, Австрия, нам – беднющая Финляндия…

За санками – снежный вихрь. Куда ни погляди – бело. Белое царство, белая Россия. Глазам больно от света.

Николай Михайлович понимал: великую княгиню тревожит померкший образ государя-ангела. Карамзин для нее – лекарство. Александр ослеп от постоянных восхвалений, не видит: народная к нему любовь дала побеги ненависти.

Столько добрых надежд подавал юный государь всем сословиям Российской империи.

В двадцать три года всенародною молвою наречен «мудрым»! Но в тридцать четыре, при всей своей природной красоте и царственной величавости, – обрел иную славу: человека лживого в улыбках, в стремлениях – ничтожного.

Природа двоедушия Александра – Карамзин хоть и гнал такую мысль от себя – была самая несчастная: в России император ненавидел русское.

Про это молчали. Говорили о чрезмерном самообожании. Отсюда она – ложь улыбок. Маска ласкающего величия коробила даже придворных. Углядели: сердце Александра мертво для искреннего сочувствия.

Царям многое прощают. Велика ли беда – фальшивая улыбка! Но император в делах выказывал трусость. Его извращенный интригами мозг не позволял быть твердым.

Сестру от ужасного брака с Наполеоном избавил, но ведь опять-таки двоедушно. Сам бы не устоял под чарами злого гения, слава богу, матушка Мария Федоровна – человек-крепость.

Войне с турками нет конца. Слушает советников, стоящих за войну оборонительную, стало быть, за кровоточащую рану на теле государства.

Все обещания перемен внутреннего устройства, осознанное расположение к свободным учреждениям – обернулись конфузом. Совет, работавший над конституцией, распущен, указ о свободных хлебопашцах, о разрешении освобождать крестьян из рабства по обоюдному согласию закулисно обставлен столь гнетущими формальностями, что дело умерло, не родившись.