Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

– Вы правы, Ваше Величество, – согласился Карамзин. – История – кнут. Сей кнут не токмо хлопает над головами потомков, но и стегает до кровавых рубцов. Господи! Каких только бедствий ни выпадало на долю русского народа, а мы на Балтике, на Черном море, на Тихом океане и на своем извечном, Святом. Ледовитый океан русские люди исстари называли Святым морем.

Глянул на Екатерину Павловну, а она завороженно ждет, что он еще скажет.

С царем наедине

После обеда Александр пригласил Карамзина на прогулку.

Март, как и зима, выдался солнечным. Солнце стояло у самого горизонта, и Волга пламенела.

– Какие насты! – удивился Николай Михайлович.

– Жить надо только на брегах рек! – откликнулся государь. – Но, знаете, Волга и под снегом не похожа на Неву. Если Волга – великая, то Нева – державная. Глядя из Зимнего на ток воды, я излечиваюсь от мелочных забот. Но скажите, Карамзин, ощущает ли река время? Точно так ли катились воды мимо сих берегов в Батыево нашествие, в Смуту?..

Будто к мозжечку приставили нечто палящее. От своего историка царь ожидает крылатой фразы, да такой, чтоб в веках запечатлила нынешнее царствие.

– Ваше Величество, если бы люди умели видеть, как плачут реки, если бы, хоть в самые страшные для себя мгновения, слышали стоны земли, – была бы нравственность иная, сердца бились бы иначе.

– Вы думаете, все это… живое? – Синева глаз монарших уступила вдруг треть пространства тьме зрачков.

– В детстве, государь, мне каждая травинка представлялась живою. Я разговаривал с цветами, я ждал ответов на мои вопросы от деревьев, от каменных глыб.

– Боже мой! Я так далек… от всего этого… Чем ближе к Богу возрастом, тем дальше от него помыслами и самой жизнью. Простолюдины счастливее нас.

– Крепостные?

– Карамзин, время такое! Такое выпало нам время… Дворяне, крепостные, генералы, солдаты… Вот только возможен ли мир без этого? Возможен?

– Возможен, государь. В будущем.

– Ах, будущее! В нем столько от магических садов, о коих с таким восторгом говорил Георг… А посему идемте в прошлое… Мне важно знать, что было в Батыево нашествие.

В комнате с двумя окнами стол, стул, два кресла у стены. На стене над бюро парадный портрет императрицы Екатерины Великой. Шкаф с фарфором, еще один стол, круглый, с мозаикой из малахита, с каменною розой в малахитовом кувшине.

Александр показал Николаю Михайловичу на стул у стола:

– Где вам удобнее?

Сел у стола.

– Читать о нашествии?

– О нашествии.

– «…В 1237 году, осенью [Батый] обратил в пепел… Болгарскую столицу и велел умертвить жителей». – Карамзин поднял глаза на царя: – Речь о волжской Болгарии. – «Россияне едва имели время узнать о том, когда Моголы, сквозь густые леса, вступили в южную часть Рязанской области, послав к нашим князьям какую-то жену чародейку и двух чиновников».

– Чародейку? – Александр поднял брови.

– Чародейку, Ваше Величество. Таковы сведения Новгородской летописи… Я полагаю, историк не имеет права на вымысел. Обелить безобразное, избавить читателя от постыдного, от унизительного… Татищев в своем труде приводит речи татарских послов, ответы князей, но – это уже не история. Это роман.

– Согласен с вами. Чародейка так чародейка. – Александр улыбнулся.

– Я привожу ниже рассказы позднейших летописцев о князе Федоре, коего отец князь Юрий Рязанский послал к Батыю с дарами, и о супруге Федоровой, красавице Евпраксии. Оная, узнав, что Батый убил ее мужа, а ее пожелал взять в наложницы, бросилась с младенцем со стены.

– Читайте, Карамзин, читайте! – Государь чуть подался к столу, и Николай Михайлович вспомнил о частичной глухоте Александра.

– «Батый двинул ужасную рать свою к столице Юрьевой, где сей князь затворился. Татары на пути разорили Пронск, Белгород, Ижеславец, убивая всех людей без милосердия, и, приступив к Рязани, оградили ее тыном или острогом, чтобы тем удобнее биться с осажденными. Кровь лилась пять дней: воины Батыевы переменялись, а граждане, не выпуская оружия из рук, едва могли стоять на стенах от усталости. В шестый день, Декабря 21, по утру, изготовив лестницы, татары начали действовать стенобитными орудиями и зажгли крепость; сквозь дым и пламя вломились на улицы, истребляя все огнем и мечом. Князь, супруга, мать его, бояре, народ были жертвою их свирепости. Веселяся отчаянием и муками людей, варвары Батыевы распинали пленников, или, связав им руки, стреляли в них как в цель для забавы; оскверняли святыню храмов насилием юных монахинь, знаменитых жен и девиц в присутствии издыхающих супругов и матерей; жгли иереев или кровию их обагряли алтари. Весь город с окрестными монастырями обратился в пепел. Несколько дней продолжались убийства. Наконец исчез вопль отчаяния: ибо уже некому было стенать и плакать…»