Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

– Почитать родную речь достоянием кучеров и кухарок, как принято в так называемом обществе, по крайней мере, не умно. Адмирал очень уж смахивает на Дон Кихота, но ведь у него правда! Я, может быть, уехал из Петербурга, заскучав по московскому говору. Ты, Вася, в точку сказал: в Москве стоит жить, ибо здесь Карамзин, «Слово о полку Игореве». И вы, любезные мои братья. В братстве хочу пожить.

Василий просиял:

– В Москве не заскучаешь. У нас теперь турниры заводят.

– У нас Джон Фильд! – воскликнул Лев.

– О Фильде слышал, но не слушал, – скаламбурил Алеша. – Скажу честно, я по роговой музыке соскучился.

– Будет тебе и роговая музыка.

Они вышли из-за стола, сели на уютный диван перед камином.

– Ты, Алеша, обязательно съезди в Козелец, – сказал Лев. – Вот где наш родовой щит.

– Я об этом тоже много думал, – признался Василий. – Счастливая звезда Разумовских воссияла молитвами прабабушки, но мы-то ведь Перовские.

Алексей резко встал. Положил руки на плечи братьев:

– Наша ветвь на древе Разумовских – дичок. Разумовские знамениты в Европе и всесильны в России. Но от нас зависит, сколь славно будет наше родовое имя! Наше! Мы ведь из Перовских – первые. Родоначальники. – Улыбнулся. – Давно ли вы были хлопчиками, а уже университет за плечами. Где, вы говорите, роговую музыку можно послушать?

– Да хоть у нас дома. Объявление было: полковник Майков продает шестьдесят человек, обученных роговой музыке. Покупай!

– Работорговля православными людьми… – Алексей поднял глаза на икону.

– Что заведено испокон веку – не переделаешь! – сказал Василий: ему не нравилось, когда лицо Алексея мрачнело, будто в тучу погружалось.

– Невелик твой «испокон век». Сия прискорбная мерзость идет с Петровских времен. Всего лишь сотня лет с небольшим.

– Горевать, что ли, больше не о чем?

– Вася, милый! Да ведь нас с тобой, весь выводок Перовских, могли бы продать скопом и поодиночке. Слава богу – благодетель наш человек независимый и очень богатый… Мало, что ли, в России помещиков, кои плодят детишек от крестьянок и дворовых девок, и все эти имеющие в жилах голубую кровь пребывают в рабстве… Я от ревизий еще долго буду отходить. Уж такие дела пришлось разбирать – мороз по коже. В Ярославле один отставной ротмистр всех своих крестьян превратил в нищих, причем побирались по ночам. Сек мужиков, баб, детишек. Ополовинил две деревеньки, а у него было сто пятьдесят душ мужского полу, причем каждый год он переселял в эти две деревеньки крестьян из других своих вотчин. Судить зверя судили, но отсидел неделю-другую на гауптвахте и отпущен – продолжать злое дело свое.

А помещицы?! Одна прапорщица засекла насмерть девчонку тринадцати лет. Другая, жена канцеляриста, привязала к столбу дворовую бабу и продержала голой шесть суток. До смерти довела. Тиранство суд признал, умышленное убийство – нет… Один мелкий чиновник, выбившийся в люди из солдатских детей, уморил в чуланах четырех девочек. На телах всех четверых нашли ожоги, пытал жертвы. И такое во всех губерниях. Не господа, но изверги какие-то… А многие из подобных извергов – люди весьма набожные. Такова Россия-матушка. Не знать бы всего этого.

Алексей сел, пил остывший кофе.

– Может, и хорошо, что мы не помещики, – сказал Лев.

Молчали.

– А о Николке что-нибудь слышно? Он хоть матушке пишет? – спросил Василий.

Николай Иванович был их сводным братом, родная кровь по матери. Благодетель и его записал Перовским, выучил, помог со службой. Начал Николай антариусом и переводчиком в Константинопольской миссии в 1799 году, через год был перемещен в Венскую миссию. Через два – в Дрезден с чином коллежского асессора. В 1805-м был при посольстве в Китае, а еще через год – определен в Сумский гусарский полк в звании корнета. Отличился в сражениях, но с воинской службы уволился и был причислен в ведомство Коллегии иностранных дел.

– У Николая все благополучно. На Новый год, думаю, получит надворного советника, – сказал Алексей.

– Шесть лет в коллежских асессорах протомили, – усмехнулся Лев.

– Ну, так ведь сначала в Китай занесло, потом в гусары. Чинов желал, но что-то не пошло.

– Анну 3-й степени отхватил-таки! – потер руки Василий.

Алеша глянул на него со вниманием.

– Наш благодетель военных подвигов не одобряет.

Под солнце Карамзина

– Перовский! Алеша! – Вяземский расцеловал нежданного гостя. – В славное время угодил. Москва уж до того развеселилась, что и будней нет. Какими судьбами? Обресков новую комиссию затевает?

Они оба служили в межевой канцелярии сенатора Петра Алексеевича Обрескова, оба были в ревизионной комиссии, правда, Вяземский ездил только в Нижегородскую губернию.

Перовский смотрел на милую рожицу товарища, улыбался.

– Без вас тошно. Я, Петруша, служить приехал.

– В Москве? Служить? Скажи уж, побарствовать.

– И побарствовать! – радостно согласился Алексей.

– Москва – барыня. Все сыты, все ленивы. Алешка, а я ведь женюсь!

Вяземский был моложе Перовского на пять лет, но от его «Алешка» не коробило. Уж такой он, Петруша Вяземский – товарищ всех товарищей, друг друзей, коих вся Москва, разве что кроме Каченовского.