Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

От чая она не отказалась, лавке Василия Андреевича обрадовалась. Он собирался рассказать ей о своей беде, но увидел, что гостья смущена чем-то.

– Видишь ли, Василий Андреевич, – решилась-таки она на разговор, – «Светлана» твоя, слов нет, – чудо. «Раз в Крещенский вечерок девушки гадали». Вся Россия вслед за тобой будет повторять это… Но дальше-то! Такая радостная картина, такой легкий стих и – на тебе! – опять гроб, мертвец. Прощай, русская поэзия, здравствуй, немец Бюргер… Я даже не о самой балладе, не о тебе хочу сказать… В правительстве появились светлые головы: Сперанский, Разумовский… Русские ведь люди! Но разве ты не чувствуешь, каким духом повеяло на наше Белое царство? Вместо Христа – мудреного Канта навязывают… Хочу поделиться с тобой неприятным секретом. Сперанский – свой человек в доме барона Розенкампфа, а правит в доме духовною-то жизнью профессор Фесслер. Знаешь, над чем головы ломают сии просвещенные умы? Как преобразовать русского батюшку. У Сперанского замахи самые широкие. Вот и в этом деле так же. Собираются свою «ложу» – а у них «ложа», свои масонские игры – распространить по всей Российской империи, дабы преподать нашим батюшкам немецкую науку.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать!.. Я «Русскую Правду» теперь штудирую, «Духовную Владимира Мономаха». – Горестно всплеснул руками. – Мы же вырастали на Вольтере, на Лессинге, на Цицероне. Почему? Да потому, что своего нет ничего! А быть русскому поэту русским в поэзии – это все равно что Америку открыть. Сейчас я… ничего не могу… Ну, совсем ничего…

Рассказал о своей беде. Авдотья Петровна расстроилась.

– Екатерина Афанасьевна упрямица известная. Надо сто раз подумать, прежде чем идти к ней с душевным разговором. И хорошо бы, чтоб разговор такой был один. Нужно человека искать, коему Екатерина Афанасьевна возразить не посмеет.

Ну, что нового сказала, а Василий вдруг ожил. Надежда воссияла: человека, уважаемого Екатериной Афанасьевной, нужно раздобыть. Покуда – живи, солнцу радуйся!

Проводил племянницу за пруд.

А потом еще и с управляющим о делах говорил.

Веселая жизнь

Плещеевы уговорили и Киреевских, и Екатерину Афанасьевну ехать к ним в Чернь. А куда Маша, туда и Жуковский.

Екатерина Афанасьевна не отпускала старшую дочь ни на единый шаг от себя. И все-таки Василий Андреевич передал Маше письмо. Вевея отнесла розовый конвертик родне, девке Палашке, убиравшей в комнатах барышень, Палашка – Маше.

В письме были не только надежды: «наша любовь одолеет все препятствия», но и неведомый миру, придуманный Жуковским язык для двоих. Язык взглядов.

В Черни всем было ужасно весело.

Во-первых, Александр Алексеевич и Анна Ивановна построили в парке потешный лужок. Лужок как лужок, вполне английский, но с затеями. То вдруг из-под ноги ударит фонтан мельчайших брызг, а то рык львиный потрясет небеса. Венчала тот лужок беседка «Сплетница». На третий день гостевания Александр Алексеевич завел всю компанию в «Сплетницу» угостить на воздухе отменным квасом и удивительным сбитнем. Для желающих к тому же – кофе, коньяк, ликеры.

Разговор пошел политический и, конечно, о Сперанском.

– Михаил Михайлович – великий человек! – объявила Екатерина Афанасьевна. – Перевод ассигнаций в разряд государственного долга не на словах, а на деле обеспечивает надежность бумажных денег.

– А налоги! – не согласилась Анна Ивановна.

– Налоги необременительны, мы выиграли гораздо больше от прекращения выпуска новых билетов. Падение стоимости рубля остановлено.

– Господи! Какие умные у нас дамы! – пришел в ужас Плещеев. – Жуковский! Нам ведь тоже нельзя ударить лицом в грязь. Поговорим о Румянцеве. Все-таки канцлер. И опять же Финляндией нас одарил. Даже пройдоха Талейран в восторге от румянцевского Фридрихсгамского мира.

– Почему вы так добродушны к Талейрану?! – возмутилась мадемуазель Шарлотта. – Это – оборотень, это тот самый искуситель с райского дерева. И он совершенно безграмотный. Французу, не умеющему правильно писать по-французски, доверено управлять всею дипломатией государства.

– Талейран не совсем француз! – сказал Плещеев.

– А кто же?

– Вы сами утверждаете, что он змей.

Все засмеялись, а мадемуазель Шарлотта ужаснулась.

– Почему темно? Господа! Господа!

Только теперь все увидели, что беседка на добрые две трети погрузилась в землю.

– Мы что же, гибнем? – без страха, с одним только изумлением задала вопрос Сашенька, лицо у нее оставалось счастливым.

– Нет, мы не гибнем! – определил положение Александр Алексеевич. – Мы погружаемся.

– В трясину?! – Саша даже прыснула от смеха.

– Господи! Какой чудовищный ребенок! – возмутилась Екатерина Афанасьевна. – Мы чуть не по крышу в земле, а ей смешно.

– Да, темнеет, – согласился Александр Алексеевич. – Анна, пожалуй, надо свечи зажечь.

Но свеча в ящике стола нашлась одна-единственная. Свечу зажгли.

Пахло свечой, землей. На Плещеевых смотрели с недоумением.

– А кто-нибудь знает, что мы пошли в беседку? – спросила Саша.

Ей не ответили.