Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

У нево двор на целой версте,
А кругом двора железной тын,
На тынинки по маковке,
А и есть по земчуженке;
Ворота были вальящетыя,
Вереи хрустальныя,
Подворотина рыбей зуб,
Середи двора гридня стоит,
Покрыта седых бобров,
Потолок черных соболей,
А и матица-та валженая…

Все великолепие золотого века Великого Новгорода! Походы встречь солнцу по Святому морю, а Святое море для русских – Ледовитый океан. «Рыбей зуб» – не что иное, как бивни моржей, черные соболи – из Мангазеи. Впрочем, Мангазея – крепость на Енисее – это XVII век. Новгородцы добывали соболей в Сибири аж в XII веке, а статься, и того ранее.

Но что соболя – богатство в слове!

Ворота «вальящетыя» – резные, стало быть, точеные. Вереи – столбы. А вот что такое «валженая» матица? Если от «вологи»? «Волога» – запас солений на зиму. Василий Андреевич полез в «Словарь церковнославянского русского языка».

Но занятия пришлось отложить. На поклон барину явился староста Холха Ларион Афанасьев. И не один. С ним была белолицая, лебединой стати молодая женщина.

– Это Вевеюшка, – объявил Ларион. – Будет вашей милости стряпать и за домом смотреть.

Василий Андреевич почувствовал, что краснеет: уж очень пригожа стряпуха. Ах, заботливый староста! Знать, отблагодарил за то, что указан был Екатерине Афанасьевне в управляющие. Больно кольнуло подозреньем: не Екатерина ли Афанасьевна позаботилась об удобствах своего соседа и брата – лишь бы от Маши отвадить.

– Что ж, – согласился Василий Андреевич покорно и опустошенно, – надо устраиваться всерьез. Спасибо, Ларион… Пусть Вевея у Максима узнает, что да как.

Ларион видел: понравилась барину баба.

– Спросить тебя хочу! – вдруг спохватился Василий Андреевич. – Не знаешь ли ты, Ларион, слова «валженая»? Матица валженая.

Староста вопросу изумился, но лицом в грязь перед барином не ударил.

– Матица, говорите? Валженая? – хлопнул ладонью о коленку. – А, должно быть, то же, что таволжаная! Из таволги. Мой дед в сии края с Волги был продан. А у них на Волге так и говорят: волжаное кнутовище.

– Возможно. – Василий Андреевич поглядел на Лариона просительно: – О делах нельзя ли вечером поговорить. Я свои занятия кончу, погляжу деревню… С крестьянами познакомлюсь…

Пока Вевея входила в дела, протапливала печь, возвращая к жизни, Василий Андреевич обедал у Екатерины Афанасьевны.

Мадемуазель Шарлотта завела беседу о поэзии, о поэтическом в жизни, в природе. Ей хотелось вовлечь в разговор Василия Андреевича.

– Если Господь меня одарил бы словом и, главное, чувством, достаточным для поэтических озарений, – пустилась мадемуазель в рассуждения, – я написала бы прежде всего о замке Шильон на озере Леман. Я была в замке, который есть место заточения благородного Франсуа де Бонивара. Стены Шильона словно бы поднимаются из вод, ибо гранитной скалы, на коей он возведен, почти не видно. А вот сама темница более чем наполовину вырублена в скале. В темнице семь колонн, и на одной кольцо от цепи Бонивара, а под колонною углубления, вытертые ногами великого гражданина. Бонивар провел в заточении около шести лет.

В тюрьму его заключил герцог савойский Карл III за то, что Бонивар не пожелал отказаться от приората в аббатстве Сен-Виктории. Не от звания приора – от своего рода республики.

Мадемуазель Шарлотта увлеклась, раскраснелась.

– Из окон Шильона – величественный вид на устье Роны, на долину, на снежные вершины Вализских гор, на потрясающие утесы Мельери. А с другой стороны замка – лоно воды с голубыми берегами, где Лозанна, Морж, Ролл. Глубина озера впечатляющая, до 800 французских футов!

– Вас трогают человеческие страсти, замки, тюрьмы, – Жуковский виновато пожал плечами, – а я, сделавши утром перерыв в занятиях, с добрых полчаса следил за трудами маленькой пчелы. Она всякий раз срезала с листов клена этакую зеленую крохотульку и приносила в свое гнездо в сухом сучке липы.

– Пчелы живут семьями, ульями! – подняла брови Екатерина Афанасьевна. – Это какое-то другое существо.

– Совершенная пчела! Небольшая, но пчела.

– Ты, Жуковский, известный упрямец.

– Одиноких пчел очень много! – поддержала Василия Андреевича мадемуазель Шарлотта. – Есть пчелы земляные, семейства Галиктус, а рода Андрена насчитывается не менее трех тысяч видов!

– Жуковский всегда и во всем прав! – захлопала в ладоши Сашенька.

– Сколько защитников! Твоя взяла! – шутливо склонила голову перед братцем Екатерина Афанасьевна, но в глазах ее трепетали огоньки раздражения.

«Я сегодня же с ней поговорю», – решил он.

Работать в тот день не смог, промучился до вечера. Одевался со всею тщательностью, и за минуту, как идти, все парадное: рубашку с жабо, новые панталоны, сюртук а ля Пушкин – все сбросил и облачился в летнее, каждодневное.

Когда подходил к муратовской усадьбе, его окликнула Сашенька: