Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

– Василий Андреевич! Мы с мадемуазель собираем гербарий местных трав, идите к нам.

– Я на одну минуточку к Екатерине Афанасьевне, и весь ваш!

Ему показалось, Маша все поняла: смотрела на него, сложив ладони перед лицом.

– Девочки гербарий собирают, – сказала Екатерина Афанасьевна, не поднимая глаз от книги приходов-расходов.

– Я к вам, – покраснел. – К тебе.

Глаза подняла медленно. В глазах – суд.

– Я прошу… Я совершенно официально прошу руки… вашей дочери Марии Андреевны! – Он закончил фразу, закрыв глаза, и услышал:

– Опомнись! Это, в конце концов, безбожно! Она тебе племянница – кровь родная!

Ему стало холодно. Смотрел на Екатерину Афанасьевну, готовый пасть перед ней на колени. Голоса в нем не осталось.

– Пощади.

– Дурак! Я – твоя сестра. Маша – твоя племянница.

– Но я – Жуковский. Меня никогда не причисляли к Буниным. У нас с тобой разные матери… Я больше жизни люблю ее!

Конторская книга пролетела по комнате, шмякнувшись об пол за спиной у Василия Андреевича. Екатерина Афанасьевна подошла к нему, как к коню необъезженному.

– Успокойся! Васенька! Ты же мой Васенька… А теперь смотри мне в глаза… Поклянись! Поклянись перед Богом – Маша не узнает ни о твоем предложении, ни о твоей любви.

– Тебе не страшно обречь человека на вечную… скорбь?

– Глупости! Поклянись! Если тебе дороги все мы… Если ты хочешь бывать в моем доме.

В голове было тупо, в сердце – тупо, но он желал видеть Машу. Пусть только видеть.

– Клянусь.

– Ну и слава богу! – Екатерина Афанасьевна подняла книгу, села за стол, сдвинула в одну сторону костяшки на счетах. – Куда ты? Тебе сейчас не надо выходить.

Он притулился на стуле у стены.

Екатерина Афанасьевна повернула голову к иконам, встала, перекрестилась:

– Боже, какая быстрая жизнь!

Надежда

Он знал, что не сумеет выйти из дома, не умерев от лжи, а ложь эта будет на лице, в глазах, в слове… Сидел, смотрел на руки и не понимал, что дальше-то…

Екатерина Афанасьевна окатила его взглядом столь презрительным, столь уничтожающим – разбабился, но, однако ж, ни этого самого «разбабился» не сказала, и ничего не сказала.

Спасли приехавшие Плещеевы, возвращавшиеся из гостей в свою Чернь. А еще через час пожаловали из Долбилина Киреевские Василий Иванович и Авдотья Петровна.

– Что же ты не привезла сыновей? – выговаривала Екатерина Афанасьевна гостье.

– Для того и не привезла, чтоб залучить вас всех к нам в Долбино. – И взяла в оборот Василия Андреевича: – Спасибо, что напечатал мои переводы, но все мы исскучались по твоим стихам. Василий Иванович подтвердит.

– Верно! Верно! «Вестник Европы» без стихов Жуковского – щи без мяса, без соли. Так, водица с капусткой!

Василий Андреевич улыбался растерянно:

– Пишу… Законченного, однако, ничего нет.

– А незаконченное можно почитать? Ну, хотя бы одним глазком?

Авдотья Петровна ценитель стихов тонкий, строгий. Господь вкусом одарил.

– Тебе можно. «Светлану» свою совсем замучил. «Ивиковы журавли» – тоже. Сначала показалось – готовая вещь. Потом глянул – ужасно! Слава богу, хватило ума не спешить с печатаньем… Каченовский меня совсем заел: ему тоже стихи подавай.

– Жуковский, подавай стихи! – весело согласилась с профессором Авдотья Петровна и шепнула: – Пока у них тут концерт затевается, пошли, почитаешь мне!

Василий Андреевич согласился с превеликою радостью: у Маши глаза вопрошающие, а он свои прятать от нее не смел, и смотреть не смел. Господи, до клятвы дело дошло! До отречения от счастья, от самого себя.

Авдотья Петровна, должно быть, и не приметила неустроенности жилья своего дядюшки, а Жуковский забыл, что у него одно кресло в доме.

Усадил гостью, достал листы со «Светланой», с «Ивиковыми журавлями».

– Сама читай, я распоряжусь чаю приготовить.

Вышел на крыльцо, прислонился спиною к стене. Когда-то сводный его брат Иван умер от любви. Но у того надежды не было… На Екатерину Афанасьевну управы не сыскать, да ведь есть же люди, коих она уважает и слушает… Надо потерпеть, не сдаваться. Терпеть и не сдаваться.

Прибежала Вевея, с соседками заговорилась.

– Барин Василий Андреевич, откушать изволите? Я пирог с черникой испекла.

– Вот и слава богу! У нас Авдотья Петровна в гостях. Приготовь чаю.

– А сидеть-то на лавке придется!.. – сокрушение нарисовалось на лице домоуправительницы, кухарки, убиральщицы…

– Ничего. Лавка у нас, как шелк.

Василий Андреевич на свою лавку в столовой комнате нарадоваться не мог: из волнистой березы. Гладкая, а словно бы в золотых волнах.

Он вернулся к Авдотье Петровне, когда и пирог был на столе, и чай поспел.

– Василий Андреевич, посмотри на мои точки.

В «Ивиковых журавлях» точек было с полдюжины. В «Светлане» – одна.

В «Светлане» поменял слово.

– Ах, как хорошо стало! – обрадовалась Авдотья Петровна.

Согласился Василий Андреевич и с прочими замечаниями.

– Все это наспех сделано – леность мысли, леность сердца. Спасибо тебе, голубушка! С таким вкусом самой надо писать.

– Пусть уж я останусь хорошей читательницей! – улыбнулась Авдотья Петровна.