Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

Саша, принимая подарки от Василия Андреевича, тотчас и отдарилась, прочитала целых семь строф из его «Светланы». Читала, а глазами то на сочинителя, то на Машу.

– Пусть баллада будет твоею! – Василий Андреевич стал перед Сашей на колено, и она, принимая игру, подала ему руку для поцелуя.

– Сашка! – вспыхнула Екатерина Афанасьевна.

– Надеюсь, ты не забыла, что я Гюон? – сказал ей Жуковский. – Рыцари служат дамам подвигами. А у меня вместо меча рифмы… Я посвящаю «Светлану» тебе, Саша. Вот только закончить бы.

Екатерина Афанасьевна глядела на братца, сдвинув брови. Что за новость? В Сашку, что ли, теперь влюбился? И очень обрадовалась, когда узнала, что Василий Андреевич на зиму едет в Москву.

Братья

Алексей Перовский, старший брат Льва и Василия, приехал в Москву, в дом на Знаменке в день Архистратига Михаила. Время было еще не позднее, да на дворе ноябрь: смеркается сразу после обеда. Окна огромного дома – весь квартал занял – темны, и от множества сей тьмы – жутко.

– Барин! Алексей Алексеевич! – обрадовался старик слуга и повел, светя свечою, в жилые комнаты.

Алексей не мог припомнить имени старика, а спросить не хотел, потому шли молча.

Тьма навила гнезд по углам, на высоченных потолках, и только из кабинета благодетеля растекался по паркету желанный свет.

Его встретила тишина изумления и два слившихся вопля:

– Алеша!

Братья снимали с него шубу, шапку, стягивали перчатки, а он блаженно улыбался и, не сказавши еще ни слова, искал губами щеку Льва, щеку Василия. Когда же немножко пришел в себя, изумился столу. Кресла поставлены с двух торцов, с каждого края по три канделябра. И книги стопами.

– Что у вас тут?

– Экзамены, – ответил Лев. – Выпускные.

– Ну вот, у вас впереди – Петербург, я в Москву и, дай-то бог, надолго.

– Я знаю, тебя Вяземский приманил! – сказал Василий.

– Да чем же?

– Карамзиным!

Алексей обнял догадливого брата, сел перед камином.

– Благодать! – да так и передернул плечами. – Терпеть не могу ноябрь. Темень – глаз поколи. В Москву въехали, как в яму ухнули. Сенька-то мой на всяком повороте с козел слазил. Я его спрашиваю: чего ты? А он в ответ: лошадь щупаю, тута ли? Забыл Москву.

– Как здоровье графа? Как матушка себя чувствует? – задал положенные вопросы Лев.

– Господь милостив! Помните, как год начинался? Матушка в подагре. Боли, обмороки. Граф простужен, сестрицы – в лежку. А ныне, в мокром Петербурге, все здоровы, граф то к царю зван, то со Сперанским. Великие деяния грядут в Отечестве нашем… Под Лицей графу отдали в Царском Селе дворец их высочеств, царских сестер. Работы уже начаты.

Василий слушал брата, но смотрел уж так пристально: Алексей даже лицо свое потрогал пальцами.

– В тебе что-то… иное…

– Да как же ему не быть иным! – засмеялся Алексей. – Чиновника зришь, Вася! Я ведь полгода за большого начальника слыл. В Петербурге и генералы-то – мелкая сошка, а я у Обрескова, хоть и не первый человек, но ведь ревизор! А ревизовали мы губернии отдаленные. Пермскую, Нижегородскую, Владимирскую… Казанскую, наконец! От ужаса губернские чиновники и даже городничие в каждой петербургской штучке подозревают коли не генерала, так статского советника.

– Ты с дороги, а мы разговоры разговаривать! – спохватился Лев. – Переодевайся, поужинаем.

– С превеликою охотой.

Василий пошел проводить брата в его комнату, а Лев распорядился об ужине.

Стол накрыли в каминной. От березовых дров сладко пахло дегтем.

Ради гостя у эконома нашлись французские паштеты, стерлядь, рыжики величиною с грош, кулебяка и прочее, прочее по московскому обычаю. Открыли шампанское, а потом еще бутылку, еще… Алексей встревожился:

– Как же вы учиться завтра будете? Или живем по присловью: в понедельник – похмелье, вторник – потворник, среда – пост, четверг— перевал, пятница – не работница, суббота – уборка, воскресенье – гулянье.

– Расскажи, что видел в своих странствиях, – попросил Лев.

– В губерниях все то же, что в Москве. О Петре Великом занятную байку в Перми слышал. Ведь он у нас все умел и за все брался. В Перми же о нем так говорят: «А лаптя-то все-таки не мог сплести! Заплести-то заплел, а свершить – ума не хватило. Носка не сумел заворотить. И теперь еще лапоть-то Петровский в царском дворце висит, нынешнему царю в утешенье».

– Почему же в утешенье? – не понял Василий.

– Коли сам Петр лаптя не сплел, так нынешним государям не грех иное дело до ума не довести.

– За такие байки кнутом говорунов не наказывал? – спросил Василий.

– А разве тут мало правды?

– Что она, правда, без почтения?! Я б мерзавца высек! – Глаза Василия будто в стену какую уперлись.

– Не горячись, Вася! – улыбнулся Алексей. – Русских людей секут с таким постоянством, что ученья от битья никакого, одна боль, а боль – злопамятна.

Поговорили о Карамзине, о Жуковском, о Пушкине. Посмеялись, как теперь было принято у молодых, над мудреными мудростями адмирала-языковеда, но Алексей за Шишкова заступился: