Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

Голос у благодетеля был высокий, но тембра преудивительного, как бы в солнечных зайчиках, в смешинках. Граф взял со стола лист, лорнет.

– «Почтеннейшие господа!» – глянул на сыновей. – Это к ученой братии… «Всепресветлейшая державнейшая государыня и повелительница наша Елизавета Петровна, наша всемилостивейшая Императрица и самодержица с неутомимым материнским попечением старается неустанно споспешествовать благу и чести своих подданных. Ныне она соблагоизволила своим высочайшим повелением назначить меня Президентом Императорского общества столько же ученого, сколько и славного. Такая высочайшая милость нашей всемилостивейшей монархини налагает на вас, государи мои, на всех вообще и на каждого в особенности обязанность направлять свои труды к согласованию их с мыслью высокоблаженной и достославной памяти Петра Великого, первого основателя вашего общества. Меня же эта милость побуждает наблюдать и приводить в исполнение точнейшим образом все то, что из вашего прилежания и усердия может быть извлечено в пользу нашего отечества». – Граф положил лист на стол, посмотрел на сыновей, улыбнулся. – До Кириллы Григорьевича президента не было лет пятнадцать, и посему профессор элоквенции Василий Кириллович Тредиаковский разразился одою: «Академия, чрез ваше графское сиятельство, оживотворивши все свои члены и в здравие пришедши, как с одра тяжкия болезни восстала».

Благодетель вышел из-за стола, поманил к себе Алексея.

– Вырос, вырос! Твой брат Николай третий год Москву покоряет, но нет признаков, чтоб древний стольный град пал к его ногам. Твой черед брать стольный град, да не приступом – терпеливым познанием.

Алексею восемнадцать, но ростом он уже с благодетеля.

– Пригнись, пригнись! В темечко тебя поцелую! – И без смешинки в глазах глянул на Льва и Василия. – Звезды темечку нашептывают тайны Вселенной.

Взял Алексея за плечи, словно проверил на крепость, провел ладонью по высокому лбу сына.

– Французским, английским, немецким владеешь. Сам же, слава богу, – русский! Думаю, докторской степени философских и словесных наук ты и теперь достоин, но учеба в Московском университете уж тем полезна, что войдешь в круг не только премудрых старцев, но своих ровесников, жаждущих для отечества и для себя великих духовных подвигов. Сказать будет кстати, граф Кирилла Григорьевич в свое время поручил Московский университет и гимназии попечительству Ломоносова. Немцы – все эти Мюллеры, Брауны, Фишеры – противились, но увидали перед собой шиш. Кирилла Григорьевич гору своротил ради просвещения России. Батюшка мой многих переупрямил, но добился своего: число гимназистов, взятых на казенный кошт, увеличено было втрое. Теперь забыто, а ведь это Кирилла Григорьевич купил у Строгановых дом для Петербургского университета. Он и в Батурине бился открыть университет. Не позволили.

Благодетель поднял руки, поманил к себе Льва и Василия.

– Настройте флюиды свои на чувства самые нежные, сокровенные. Кирилла Григорьевич ныне с нами. Он здесь. Смотрит на вас и радуется вам. – Прошел к столу, взял еще один лист. – Слушайте со вниманием, господа. «По вступлении в Государственный Совет просьбы графа Разумовского, просившего воспитанников и воспитанниц его Перовских с матерью их утвердить в дворянском достоинстве и обещавшего в знак благодарности для пользы общественной знатные пожертвования (3000 душ), Государственный Совет судил в прошлом году, что по уважении оных прошение графа Разумовского достойно Всемилостивого соизволения, но чтобы в указе о дворянстве Перовских не включать мать их…» – Алексей Кириллович кинул лист на стол. – Далее не интересно. Первое – хорошо: второе – отвратительно. Я не скрыл своего негодования, отрекся от вклада, тотчас и сенаторы изволили прочесть мне нравоучение… Но справедливость, но правда Божия торжествуют! Отечество вас признало, а вы благодарно послужите ему.

Граф поочередно обнял воспитанников и, отпуская, объявил:

– Приглашаю отобедать со мною. Ради праздника будут любимые вашей матерью гречанки. Ах вы милые дворяне мои! – И граф, к изумлению братьев, отер глаза перстами.

– Это какие гречанки? – спросил у младших братьев Алексей, когда двери кабинета затворились за ними.

– Не знаю, – пожал плечами Лев.

– Индюшки! – хмыкнул Вася. – За ними Диафант смотрит.

– Птиц из Греции доставили? – допытывался Алексей.

– Грецкими орехами их кормят – вот что! – Вася о дворовой жизни знал много больше своих братьев.

Матушка

Мария Михайловна Соболевская роду была подлого, мещанского, зато красоты солнечной. Бог дал ей ума доброго, истинно русского, когда в слове – просто, а в жизни все по-божески.

Мария Михайловна хозяйкою в Почепе себя не выставляла, но указы графа без благословения барыни исполнению не подлежали. Граф на расправу был жесток, скор и знал об этом.

Вот и в день великой радости для ее детей, получивших дворянство, Марии Михайловне пришлось с утра прокурорствовать.