– Господа заняты! – объявил важный, как генерал, слуга Волконского Василий.
– Скажи князьям – Дурново.
– Видим, что это вы, Николай Дмитриевич! – промямлил, впадая в задумчивость, Василий. – Ну, Господи, благослови!
Постучал.
Настороженная тишина, и наконец дверь приоткрылась.
– Николай Дмитриевич пожаловали!
– Свои! – Князь Сергей, обняв Дурново, ввел в комнату. – Ротмистр Лопухин, отставить одевание.
Лопухин застегивал пуговицы на кавалергардском мундире.
– Колька, Господа! – рассмеялся Лопухин. – Явись, Марыся! Ещё один огурец на твою кудрявую!
Занавеска, скрывавшая постель, отдернулась, и перед гостем предстало возлежащее на княжеских простынях беломраморное, златокудрое, с розами на высокой, изумительной формы груди.
– Леда! – оценил Дурново.
– Я есть Ржечь Посполята, взявшая в плен русскую армию! – хохоча крикнула Марыся и подняла, прижимая к груди, ноги.
– Братцы, терпежу никакого! – Ротмистр стряхнул сапоги, штаны, мундир снимать было уже некогда.
– Выпьем! – Князь Сергей тоже был ротмистр, кавалергард. Разлил шампанское в четыре бокала, поднес Марысе, хотя она была занята, подал занятому Лопухину, потом уж Дурново и себе. – За сражения! Нынешнее и грядущие! – Указал глазами на Лопухина. – Как идет ему мундир в сем замечательном занятии.
Кавалергардские мундиры отменно белые, обшлага и ворот радостного красного цвета, гвардейские петлицы из серебряной тесьмы, такою же тесьмою расшит по груди и рукавам колет.
– Купил ли ты лошадь? – спросил князь Сергей.
– Мне помогает Орлов, но из десяти предложенных были только две сносные. От взгляда на лошадь сердце должно вздрагивать, как от взгляда на женщину.
– Мудрец. От сей лошадки вздрагивает? – кивнул на Марысю. – Истая полька! – И поспешил к Марысе.
Забавляясь с красавицей, он, как и Лопухин, надел мундир и читал стихи из трагедии Озерова «Дмитрий Донской»:
И, вполне распалившись, прокричал:
– Зинкович продает кобылу, – продолжил Дурново разговор, когда князь облегчился. – Видом и норовом – огонь. Но цена!
– Не торопись. Мы не торопились и – видишь? – снова повернулся к постели.
– Изволь!
Марыся улыбнулась гостю.
– Господа! Я только что участвовал в споре о Троице. Великий пост, господа.
– Так оскоромься.
– Попозже, господа! Я соскучился по вам.
Марыся спрыгнула с постели, завернулась в халатик и стала еще краше. Личико у нее было совершенно детское, в глазах любопытство и наивность.
«Боже! – ужаснулся про себя Дурново. – Ведь я, встретив ее в свете, влюбился бы без памяти. Столько святости в ее детскости».
– Спой нам! – попросил князь Сергей.
Марыся запела, и Дурново опять ужаснулся. Это был святой голос. Родник. Чувство исторгалось кристальное. После такого пения – рыдать счастливыми слезами, броситься на колени…
Марыся, выпивши шампанского, скушав бекаса, снова отправилась в постель.
– Ну, как знаешь! – сказал князь Сергей Дурново.
Во время очередной передышки кавалергардов Марыся еще и станцевала. В сапожках, в расшитой своей кофте, а потом в одних только сапожках и монистах…
Покидал своих друзей Дурново, не притронувшись к дивной польке. Со стыдно мокрым нижним бельем, со сладостно-отвратительным ужасом в груди.
Спал ночью мучительно и день промучился – в глазах стояло всё это. Слава богу, отвлекли смотрины изумительной лошади графа Платера.
Еще через день ездил в Доминиканский монастырь, беседовал за обедом с Колошиным – вот чистое сердце! Гулял по городу с Орловым. Отстоял службу.
В субботу в Вильну прибыл князь Петр Михайлович Волконский, управляющий квартирмейстерской частью всей русской армии. Генерал Мухин отдал ему рапорт. Квартирмейстеры чредой представились своему шефу. Князь взял Дурново с собою во дворец.
Вечер провел опять с Орловым. Михаил Федорович, поручик Кавалергардского полка, старше Дурново на три с половиной года, двадцать четыре стукнуло.
В дворцовую церковь к заутрене отправились вместе.
А вот Сергей Волконский и Павел Лопухин, то ли занятые своей полькой, то ли по беспечности, опоздали к назначенному часу.
Опасаясь прогневить Александра, хитрецы решили пробраться в собор через церковь домашнюю и напоролись на охрану.
– Сюда нельзя!
– Но почему же?
– Его Величество делает репетицию церковного служения, – отвечал простодушно государев лакей.