Царская карусель. Война с Кутузовым

Александр, похвалив какое-то литовское блюдо, нашел глазами генерала Мухина и сказал:

– Благодарю тебя за молодых квартирьеров. Сегодня встретил Дурново, братьев Муравьевых – делали съемку Вильны с самой высокой точки, с птичьего полета. Хорошие офицеры растут.

Спор о Троице

Молодые квартирмейстеры, помянутые Александром, жили товариществом. Три брата Муравьевых, Александр, Николай, Михаил, их друг Михаил Колошин, однокашник по учебе Николай Дурново – сын гофмаршала двора, по матери Демидов, потомок знаменитого уральского промышленника Акинфия, потому и сам богач. В товариществе был еще Иван Вешняков. Все прапорщики. И капитан свиты по квартирмейстерской части Павел Брозин, двадцати пяти лет от роду, но офицер опытный, умный, который уже через год получит полковника, флигель-адъютанта и должность начальника секретной канцелярии Главного штаба Главной армии.

Товарищество постилось. Ужинали пирогом с капустой, гречневой кашей, кофием с булкой.

– Нынешний день – вопрошение совести нашей, – сказал припоздавший к столу Александр Муравьев, он был у Мухина, знакомился с проблемами вагенбурга, водить обоз еще сложнее, чем войска.

– Великая среда – поминание раскаявшейся грешницы, – откликнулся Дурново. – Ты о совести – в смысле раскаянья?

– Я о разнице поцелуев, – опять же загадкой ответил Муравьев 1-й.

Все примолкли, не чувствуя себя знатоками Писания.

– А-а! – воскликнул Муравьев 5-й. – Ты о поцелуе грешницы и о поцелуе Иуды. Грешница поцеловала Христу ноги, а Иуда в лицо.

– Высокомерная подлость предательства и униженная красота истинной веры! Да, всем нам есть о чем спросить нашу совесть, – согласился Брозин. – Однако ж предательство предательству тоже рознь. Я уверен, поляки шпионят в пользу Наполеона, но можно ли назвать такую измену подлой? Они чают от Наполеона – возрождения Речи Посполитой.

Разговор получил опасное направление, и Дурново сказал:

– Я – верую, но не понимаю, почему человеку, тем более христианину, не дано умом охватить Сокровенную тайну Пресвятой Троицы? Почему нам внушают, что невозможно уразуметь Бытие Бога Отца, Бога Сына, Бога Духа Святого в Триипостасном Существе Божием?

– Пощади! – засмеялся Брозин. – Я не могу тобою сказанное уразуметь. Что же тогда говорить о догмате троичности Лиц в Едином Боге?

– Но ты – человек! – вскипел Александр Муравьев. – Человек и познание – синонимы.

– А я всё понимаю! – объявил Михаил Муравьев. – Вот Бог Отец, вот Бог Сын, вот Бог Дух Святый. Все Трое между Собою равны по Своему Божественному естеству. А то, что Они различны, тоже понятно. Их Пресвятое различие по бытию. Бог Сын – рожден, Бог Дух Святый – исходит от Бога Отца.

– Миша, ты что же, равен своему отцу? – спросил Брозин. – Или всё же почитаешь его старшинство?

– Почитаю. Тут тоже всё ясно. Наше неравенство – человеческое, жизненное, а у Троицы – бесконечная вечность. Ни начала не ведомо, ни конца не будет.

– Вот, вот! Охвати-ка, друг мой, умом бесконечность. Что оно такое? – напал на Михаила Брозин. – Как можно представить бесконечность, если все мы конечны! У Земли, границы – Небо. У чудовищно огромного Солнца – Космос. Но как себе представить, когда вокруг нас всё конечно, ограничено, имеет формы. Как себе представить мир, сотворенный Богом, но всегда существовавший… Э, нет, не хочу сломать голову, уж лучше шею, свалившись с коня.

– Я вот что придумал. Пятидесятница есть день эсхатологический, – подхватил угаснувший разговор Дурново, – иначе говоря: день полного конца, день последнего откровения.

– Конца мира сего, – сказал Александр Муравьев. – Господа, мне надо заниматься, иначе не успею закончить карту. Беннигсен просил уточнить западные границы нашей империи.

– «Символ веры» вспомните! – Младший Муравьев тотчас поднялся из-за стола. – Сказано: «Его же Царствию не будет конца». И нечего мудрить.

– Я с Мишей согласен! – напомнил о себе молчавший Николай Муравьев. – Бог един, но в Трех Лицах. Всё просто. Главное – един!

– Как раз не главное! – возразил Дурново. – Единобожие признают иудеи, магометане и даже язычники. Догмат о троичности Бога – это и есть православие.

Колошин, тоже всё время молчавший, зардел, как девица:

– Господа! Надобно же нам признать, что признано Русской Церковью: догмат о Пресвятой Троице непостижим. «Никто же знает Сына, токмо Отец, ни Отца кто знает, токмо Сын». Это в Евангелии от Матфея.

– Ах, вы авторитеты выставляете, защищая непостижимость! – развеселился Дурново. – Так я кое-что тоже читывал. Святой Августин дал нам аналогию образа Троицы. У него Троица – Любовь. Любовь в трех ипостасях: субъекта любви, ея объекта и самой Любви. Одно проникает в другое, потому-то и едино. Впрочем, это уже учение Иоанна Дамаскина.

– Всё, господа! – Муравьев 1-й грозно сдвинул брови. – Через три дня Пасха. Иисус Христос простит нам наши мудрования. А теперь мне надобно работать.

– А навещу-ка я моих ротмистров! – решил Дурново. – Волконский с Лопухиным чудесную квартирку сняли.

Утехи и святые праздники