Царская карусель. Война с Кутузовым

Позаботился Наполеон и о раненых. Огромные госпитали готовились к принятию раненых в Варшаве, в Мариенбурге, в Эльбинге и Данциге.

– Никогда до сих пор я не делал столь обширных приготовлений! – изумлялся Наполеон сам себе.

Война выпекалась, как хлеба в печи. Но хлеба только еще ставили, и Нарбонн должен был углядеть: не собираются ли русские ударить первыми, не помешают ли выпечке?

Александр тревоги развеял в первой же встрече. Подвел графа к столу и развернул перед ним карту России:

– Вы это видите? За меня пространство и время.

Нарбонн смотрел на чудовищную безграничность империи Александра и не только видом своим, но и молчанием выказывал подавленность. Говорить пришлось Александру, и говорил он вдохновенно:

– Вот уже восемнадцать месяцев мне угрожают, но Европа не дождется желаемого. Не на мою голову падет кровь, пролитая в грядущей войне. Французские войска на моих границах, в трехстах лье от своей страны. Я же нахожусь пока у себя. Наводнены оружием крепости вдоль границ моей империи, колонны войск притекают и притекают к берегам Немана. Идет бесстыдное подстрекательство поляков.

– И всё же мой государь превыше всего ценит мир и желает мира с Вашим Величеством!

Нарбонн говорил неправду и голосом подчеркивал, что всё это неправда. Александр вздохнул.

– Граф, я приглашаю вас на маневры моих войск. А другу моему – вашему господину – передайте следующее: «Я не обнажу шпагу первым, но вложу ее в ножны последним. Мой народ изведал многие нашествия, не оробеет он и перед завтрашним. Ежели Наполеон решится на войну, пусть знает: он не получит мира ни под Петербургом, ни под Москвою. Ему придется идти до Сибири, до Камчатки, но на мир я уже с ним не пойду.

Через несколько дней в Дрездене, выслушав доклад Нарбонна, Наполеон в сердцах шлепнул ладонью по столу.

– Россия запросит у меня мира через два месяца! Да нет же, меньше!

А покуда 8 мая в Вильне, возле Маршальской горы, Александр угостил Нарбонна блистательными маневрами шести гренадерских полков при тридцати двух пушках.

Еще через день маневры в честь адъютанта Наполеона и, стало быть, самого Наполеона устроили на речке Погулянке.

Государственный секретарь адмирал Шишков негодовал.

Демонстрировать готовность войск завтрашнему врагу? Что сие? Пустая похвальба? Но время ли удивлять или устрашать через разведчиков Наполеона самого Наполеона? Устроено ли сие, дабы сделать почесть? Но согласно ли с величием российского двора подобное уважение подданному императора Франции, идущего на нас с оружием? Может быть, сие расположение служит, хотя бы малейше, к отвращению войны?

Выходило, Александр напускал розовую пыль на грядущие события, самого себя обволакивая обманом. И не ведал, как придворную сию вежливость и, пожалуй что, и легкомыслие в полной мере использует на благо России мудрейший Кутузов.

В Бухаресте о миссии генерала Нарбонна стало известно дней через десять.

Собравшиеся вместе армии Наполеона и Александра, договорившись между собой, могли двинуться не друг на друга, а в Болгарию и на Стамбул…

Несговорчивые муфтий Ибрагим и Селим-эфенди – полномочные представители султана Махмуда – испугались и вместе с Талибом-эфенди подписали мирный договор.

Сие совершено было 16 мая.

Кутузов сделал свое дело не быстро, но прочно и ко времени. Да еще и по-своему. Александр одним из условий мира ставил заключение военного союза с Турцией. Требование фантастическое и даже нелепое. Султан не согласился бы вооружить подданных ему славян для борьбы с Францией. Оружие было бы повернуто в сторону турок. С другой стороны, славянские народы тотчас бы отшатнулись от России и стали бы искать опоры и само будущее свое у Наполеона.

Впрочем, в постскриптуме рапорта о мирном договоре канцлеру Румянцеву Кутузов писал: «Нет сумнения, что мир, ныне заключенный с Портою, обратит на нее неудовольствие и ненависть Франции, а потому также неоспоримо, что чем более император Наполеон будет делать Порте угроз, тем скорее решится султан на все наши предложения, почитая тогда союз с нами для собственной своей безопасности необходимым».

И Наполеон не сдержался: «Турки дорого заплатят за свою ошибку! Она так велика, что я и предвидеть ее не мог».

Угроза сия была на пользу России.

Ненужный

Подписывал столь важный для государства договор человек царю уже не недобный, отставленный от армии и от иных государственных дел.

Уже 14 мая Михаил Илларионович отправил письмо Петербургскому военному губернатору Милорадовичу.