Царская карусель. Война с Кутузовым

«Милостивый государь мой, Михаил Андреевич! – писал Кутузов. – Призываясь по всемилостивейшему его императорского величества рескрипту в С.-Петербург, я имею вслед за сим предпринять мое туда путешествие по тракту к столице ведущему, с несколькими чиновниками со мною следующими по сему случаю. Мне будет нужно брать под экипажи по 30 почтовых лошадей. Но как таковое число на станциях не всегда можно найти в готовности, я же знаю, что никто не вправе требовать лишняго числа лошадей, в таком случае для отвращения остановки, каковая нередко за недостатком лошадей на почтах встречается, я нужным почел предуведомить об оном Ваше высокопревосходительство, покорнейше прося, милостивый государь мой, в личное мне одолжение принять нужные меры, дабы я в проезд мой не подвергнулся таковой остановке».

Кто же радуется, когда, обещая награды и милости, отстраняют тебя от дела? Да еще в такое время! Великая, жаждущая обогатиться грабежом армия у границ… Стар? В сентябре исполнится шестьдесят семь… Так Прозоровского держали в командующих в семьдесят семь, покуда не помер…

– В Горошки! – приказал вознице Кутузов, а поехал все-таки в Петербург.

Свое именьице в Волынской губернии Михайло Илларионович любил. Отгородиться от суеты мира Горошаками – не худший жребий. Однако ж не без горечи…

Дорога длинная, но коли будущего нет, думы разбегаются, как зайчишки. О дочерях думал, о внучках… Нежданно являлось пресветлое лицо государя, а на сердце глухое раздражение. Наполеон бьет своих противников массою, царь же растянул обе действующие армии в ниточки, порвать их – все равно, что паутину. Для Александра военный светоч его учитель фон Фуль. А у сего в голове трактаты пруссака Бюлова да австрияка Ласси. Потому и две армии. Одна будет отступать, уводя за собой главные силы противника, а другая, нарочито отстав, ударит по коммуникациям и в тыл. Но Наполеон-то может привести с собой миллионную армию. Окружит и одну, и другую… Мерзко было думать!

И, чтобы отвлечь себя, отставной генерал воскрешал в себе прошлое.

Прежде всего – крещение огнем под Варшавой. 28 июня 1764 года. В отряде Радзивилла ротой командовал. Девятнадцать лет. Капитан. А через год уже самостоятельно уничтожил отряд конфедератов. Потом уж у Румянцева. За дело у Рябой Могилы – майорство, командир батальона – при Ларге. У Румянцева было семнадцать тысяч, а одолели все восемьдесят. Жуткий Кагул, когда Румянцев, спасая положение, приказал стрелять по смешавшимся в одно – туркам и русским. Подполковник за Попешты… Здесь и пришлось расстаться с Румянцевым. Воин великий, а человек ничтожный. Завистник. Ладно Суворову завидовал, но ведь и подполковнику Кутузову…

Михаил Илларионович, обрывая цепочку своего формуляра, вызывал в себе образ Ивана Логиновича Голенищева-Кутузова, у коего годами дома жил. Адмирал, составитель первого Толкового словаря русского языка, вольтерьянец, безбожник…

Перед глазами плыли стены с книгами, в груди теплело от дальнего того тепла…

Господи, слёзы! Михаил Илларионович крестился, целовал образок Богородицы, доставши с груди, читал Иисусову молитву.

В Петербурге героя турецкой войны не ждали. Власти возле царя, в Вильне…

Екатерина Ильинична при императрице. Елизавета Алексеевна в нервическом ожидании ужасной войны. Всё выбирает место, куда бежать из Петербурга.

Не надобен, ну и слава богу! Из-за всех сих войн хозяйство совсем запущено. Порядок пора навести. Птичек послушать, а то всё – пушки, пушки! «Алла!» «Ура!»

«Барином заживу!» – объявил себе Кутузов, отмахнувшись разом от всех забот государственных. Войны, слава богу, пока что нет.

Недоброе предзнаменование

Цыган вложил в руку покупателя узду с таким отчаянием, будто от себя отрывал. Миша Муравьев видел: старый цыган любит его, завидует его молодости, его счастью. Потому и коня отдает почти задаром, за три сотня. Деньги принял недоуменно – зачем цыгану деньги?

Стыдясь, что берет лошадь несправедливо дешево, выложил последние двадцать пять рублей, на которые собирался купить вина и еды – обмыть с товарищами покупку.

Цыгане, радостно галдя, завалились в телегу, запряженную парой меринов, и укатили с гиканьем.

А через полчаса вокруг Мишиной лошади ходили, охая, Брозин, Дурново, братья Александр и Николай.

Миша стоял в стороне, убитый обманом. Оказалось, у лошади сбиты ноги. Какое там вьючить, ее тотчас нужно сдать на лечение полковым коновалам, ежели не забракуют совершенно.

А уже через день предстояла весьма дальняя поездка, и Муравьев 5-й отправился покупать верховую лошадь. Дабы не рисковать, обратился к шталмейстеру принца Георга Ольденбургского.

Шталмейстер – хозяин придворной конюшни, человек знающий толк в лошадях, и, главное, немец. Немцы, может, и туповаты, но народ честный.

Шестьсот рублей вылетели из кошелька, показав его пустое дно. Увы, шталмейстер превзошел цыгана. Обман обнаружили вечером, когда все собрались. Честный немец продал прапорщику лошадь, красивую с виду, но опять-таки годную только для лошадиного лазарета.