Царская карусель. Война с Кутузовым

И – горестная весть: Петр Иванович добровольно уступил место главнокомандующего «Болтаю да и только». (У русского солдата язык – второй штык.) Верх – опять за немцами.

Генералы негодовали открыто: Ермолов, Раевский, Дохтуров, Коновницын, атаман Платов.

Братья Тучковы, Васильчиков, Кутайсов были приглашены великим князем Константином Павловичем обсудить несчастье русского войска.

Речи были горячие. Ермолов, как начальник штаба, имел право писать к государю. Отправился составить доклад Его Величеству о состоянии армии, высказать свои и общие опасения.

Великий князь кипел-кипел и вскипел.

– Курута! – закричал он своему помощнику. – Езжай за мной!

Поскакал с адъютантами в ставку Барклая де Толли. Александр Муравьев, получивший чин подпоручика, был в тот день дежурным офицером при Константине.

Вошли к главнокомандующему без доклада, втроем: Константин, Курута, Муравьев. Великий князь шляпу не снял, хотя у Барклая голова была обнажена.

Закричал на министра, на первое лицо армии, как на слугу:

– Немец! Шмерц! Изменник! Ты продаешь Россию! Я не хочу состоять у тебя в команде. Курута! Напиши от меня рапорт к Багратиону. Я с корпусом перехожу в его армию.

А далее грянул мат-перемат, солдатам на зависть.

Ставка Барклая помещалась в сарае. Великий князь орал, а Барклай, весь в себе, ходил взад-вперед.

Услышав брань, остановился, посмотрел на красное, кривящееся лицо его высочества и пошел себе, туда-сюда, туда-сюда.

– Каково я этого немца отделал! – хохотал Константин на обратной дороге.

Минул час, минул другой… И – вот он ответ.

Явился адъютант главнокомандующего с приказом:

– Корпус сдать генералу Лаврову. Немедленно выехать из армии.

Константин тотчас сел в коляску. Заорал на кучера:

– В Петербург! Курьерски!

Помещик

Тарантас покойный, земля ласковая, вместо возницы управляющий имением.

Михаил Илларионович, пустившийся спозаранок обозреть свои владения, блаженно вздремывал от самых ворот – потревожить господина было бы управляющему начетисто. Остановил тарантас в тени огромной, знаменитой на всю округу липы. Ветерки с лугов травяные. Благодать.

Как только лошади стали, Михаил Илларионович пробудился, но не тревожил управляющего. Славно, когда о твоем покое доброе попечение.

В лесу скрипело дерево, но казалось, это гуляет на липовой ноге мудрый медведь. Себя Михаил Илларионович тоже ощущал медведем: охотники выгоняют несчастных из берлог, здесь, наоборот, – водворили в берлогу. Обиду в сердце не пускал; обижайся, кипи, а отпуск предстоял бессрочный. Вместо великого служения царю и Отечеству поглядывай, хороша ли трава в пойме, быть ли по осени с хлебом.

– Пан Спиридон! – окликнул Михаил Илларионович управляющего. – А не завести ли пасеку в сей роще?

– Отчего же не завести? Липовый мед отменнейший, да цветенье-то короткое.

– Так надобно гречей пустошь засеять.

– Земля бедная, подзол.

– Нам не зерно дорого – мед. Клевером засей пустошь.

– Разве что клевером, – согласился управляющий, трогая лошадей.

Михаил Илларионович молчал. Долго молчал. Пан Спиридон даже оглянулся.

– Я на болотце гляжу, – сказал ему Михаил Илларионович. – Лягушек разводим… Пруд здесь нужно устроить. Найми в монастыре умельцев, монастырям рыбные пруды великую прибыль дают. Денег на мастеров не жалей. Кое-как сделаешь, кое-что получишь.

Тоской окатило: у командира полка хозяйственных забот куда больше, чем у помещика средней руки.

Обедал Михаил Илларионович в одиночестве, но осеняемый предками. На стенах портреты и парсуны: отца Иллариона Матвеевича, генерал-майора инженерных войск, строителя Екатерининского канала в Петербурге, фельдмаршала Ивана Логиновича, директора морского корпуса, президента адмиралтейств-коллегии. (У Ивана Логиновича жил с младенческих лет, у него в доме и жену нашел.) На парсунах Гаврила Федорович Кутуз, Новгородский Посадник Василий Ананьевич, прозванный Голенищевым, Дмитрий Михайлович Пожарский, Ефросинья Федоровна Беклемишева – родительница спасителя России. Как так вышло: нет ни единого портрета матушки. И Михаил Илларионович смотрел на парсуну Ефросиньи, ища драгоценные черты. Никогда им не виданные: матушка дала ему жизнь и отошла к Богу. Матушка – Беклемишева[3]. Вот и он, пусть не Пожарский, а все же генерал от инфантерии, победитель турок!

Михаил Илларионович поднял бокал.

– Поздравьте графом. Всё, чего достиг. – Улыбнулся Ивану Логиновичу. – В фельдмаршалы не вышел, так что ты у нас, дядюшка, флагман. – Отпил глоток вина и снова поднял бокал. – Благословите, отцы и матеря, новоявленного помещика. Авось прокормлюсь.

Поспать после обеда дело святое. А вот куда девать долгий вечер? И до чего же свободна голова! Не надобно думать, какую паутину навешивает на турецкого султана… Как же его?.. Михаил Илларионович даже брови поднял – имя французского посла забыл, какое там забыл, будто не знал!