Царская карусель. Война с Кутузовым

Кутузов поцеловал Крест, поцеловал руку пастыря, пошел из храма, чувствуя на спине, на затылке глаза, смотрящие на него.

Сердце ужаснулось: с восьмью тысячами чудо-богатырей, как говаривал Суворов, только погибнуть со славою. Побить зверя, в клетку загнать – вся Россия надобна.

Граф Кутузов от коляски своей двигался с великою осторожностью, будто ноги у него были не свои, не привычные.

Однако, завидя генерала, унтер-офицеры прибавили голоса и строгости. Шла учеба людей, к оружию непривычных.

– Дубину, что ли, на плечо завалил?! – кричал унтер на благообразного, далеко не молодого человека. Выхватил у неумехи ружье, проделал виртуозный каскад приемов.

– Молодец, братец! – похвалил Кутузов унтера.

Подождав, пока подойдут офицеры, сказал, не напрягая голоса, но так, чтоб рядовые ополченцы и командиры слышали:

– Прошу вас, господа, обучить воинов из всех артикулов ружейных двум обязательным: заряду и способности действовать штыком. Не к параду приготовляемся.

Пошел вдоль фронта, ласковою улыбкой ободряя каждого ополченца:

– Время пришло трудное, братцы! А то хорошо, что вот стоят плечом к плечу крестьянин и чиновник, приказчик и грузчик с баржи. Отечество одно на всех.

Повернулся к офицерам:

– Господа! О ружье сказал. Теперь о премудростях строя. Учите волонтеров маршировать фронтом, взводами, отделениями, но искать в сих маршах красоту – запрещаю. Будут ступать в одну ногу – значит, учены главному. Фронт не должен иметь волнования, кое приводит к расстройству линий.

Еще раз обошел строй, и все чувствовали – отец.

– Спасибо, братцы! – И Кутузов вдруг поклонился фронту. – Это я вам говорю, генерал, всю жизнь проведший на войнах. Великое дело свершили, ставши в строй. Моими устами благодарность вам монаршья и всей земли Русской. Коли вы здесь, в строю, – стало быть, храбрые люди. А храбрость – запомните сие – оружие, такое же, как пушки, как штыки. И мой совет вам: примите сердцем нашу военную науку. Строй – залог победы, но строй и – спасение. А посему каждый из вас должен знать свое место в шеренге. Вот и вся наука: место свое знать! Место знаешь – хорошо. А другое хорошо – тебе пусть милее родни станет солдат, который перед тобою в ряду и который позади тебя. Особливо же кто в твоей шеренге по правую да по левую руку. Без этой науки – все мы толпа, а коли место свое знаем – регулярное войско. – И так улыбнулся – вся шеренга просияла в ответ.

– Дел у меня много, братцы. Поеду. Но из всех дел моих вы – самое главное. Не подведите старика.

Обаял граф Михаил Илларионович и рядовых, и унтеров, и офицеров. А дел у него и впрямь было много. Корпус предстояло вооружить, обмундировать, обеспечить довольствием.

Ежедневно приходилось ездить к Вязмитинову, к Салтыкову: генерала тревожила малочисленность корпуса, но еще более – резервы для отступающей армии.

Фельдмаршал Салтыков почитал своим долгом выказывать государственное спокойствие. Потому и Кутузову рисовал картину самую утешительную.

– Не на бумаге, на конях, – показывал он доклады губернаторов, – у нас уже сидят девятнадцать полков башкирских, уральских пять, пять оренбургских, два мещерякских – иначе говоря, татарских. Сие на востоке. На юге – сведены и уже выступили двадцать шесть донских казачьих полков! В Полтавской, в Черниговской, в Киевской, Подольской губерниях вооружено и грядет на неприятеля шестьдесят тысяч ополченцев! Неделю тому назад мы усилили третью армию Тормасова четырьмя казачьими полками. Весьма вовремя. Австрияки и саксонцы Шварценберга и Ренье в глубь Малороссии не отваживаются наступать. Даже за Стырь не идут.

Кутузов одобрительно кивал поникшей головою.

– Что с тобою, Михал Илларионович?! – удивился фельдмаршал.

– Слух по Петербургу идет… Невероятный, но для нынешнего состояния дел весьма нездоровый, даже опасный.

– О Константине? – прямо спросил Салтыков.

– Я ушам своим, разумеется, не верю. – Кутузов смотрел на ладонь, будто на ладони записал сие сомнительное известие.

– Его высочество посчитал нашу армию разгромленной, нынешнее русское воинство не способно-де противостоять гению императора Наполеона. Его высочество якобы даже торопил государя, покуда есть видимость сопротивления, начать переговоры о мире. – Кутузов слушал фельдмаршала бесстрастно. И молчал бесстрастно. Бесстрастность сия была неприятная, брезгливая, но Салтыкову в радость. – Императрица Мария Федоровна тоже весьма желает мира.

– Ничего не остается, – все так же бесстрастно и брезгливо сказал Кутузов. – Ничего не остается, как побить Бонапарта.

– Бонапарт невероятно силен! – вырвалось у Салтыкова потаенное.

– А для чего переть силой на силу? – Кутузов прикрыл веком здоровый глаз. – На сильного есть хитрость, на хитрого – простота. Вот наши козыри.

Салтыков порывисто поднялся, встал и Кутузов. Обнялись.

Избранник