Царская карусель. Война с Кутузовым

Александр благодарил шурина, но ему иное было нужно. Он приехал посмотреть в глаза Екатерине Павловне. И только.

Уединиться удалось за час до обеда. На обед приглашены Председатель Комитета тверской военной силы Кологривов, начальник ополчения генерал-лейтенант Тыртов. Люди нужные, но не близкие.

В первые же мгновения, как остались одни, Екатерина Павловна, в порыве тревоги, счастья, нежности целовала и целовала руки брата.

– Александр, твое мужество прекрасно!

Ее склоненная головка, родная, единственно родная, показалась ему беззащитной.

– Ты помнишь? Ты помнишь? – спрашивал он.

– Помню! Помню каждое дыхание наше.

Они знали, о чем говорят. О первой, о тайной их встрече в Павловске, на острове, когда им открылось… Когда им открылось…

Он затаил саму жизнь в себе. Ждал – глаз. Она подняла голову, и о беззащитности – речи не могло быть. Он смотрел в синеву глаз ее, в синеву бездонную, в синеву, в которой Бог, но как в зеркало. В этом зеркале его собственная синева не отражалась, сливалась с ее синевой.

– Я верю в тебя, – сказала Екатерина Павловна. – Только – ты! Я знаю о письмах нашей матери, она и мне писала. Я знаю о Константине. Ты не примешь послов того, кто желает быть властелином земли. Он – супротивник Богу и разуму. Мир признает над собою не власть, но любовь.

– Я слушаю, я слушаю! – прошептал Александр.

– Что бы ни произошло, о тебе будут молиться, тебе принесут сердца, полные благодарности.

– Барклая армия ненавидит, – сказал Александр.

– Ненавидят немцев. Русские всегда спешат умереть, а твои немцы не дают им быть такими скорыми.

– Но кого поставить? Генералов-героев? Багратиона? Он не уступит поле боя, покуда у него останется хоть один солдат. Раевского? Ты слышала – сей герой попер на пушки с обоими сыновьями, а младшему – одиннадцать! Остермана?! Точно такой же. Его любимая команда: «Стоять». Это когда по каре бьют картечью.

Оба подумали о Кутузове и промолчали.

– Ты поступил мудро, покинув армию.

Александр улыбнулся виновато, горькая складка обозначилась под нижнею губою:

– Мудрец – мой ритор. Мой дубоватый Шишков.

Екатерина Павловна вдруг рассмеялась.

– Твой дар оценят черев века. Когда-нибудь из миллиона возможностей единственную будут высчитывать машины – оракулы времен грядущих. Но ты, имея перед собой наилучшее, выбираешь изумительной интуицией своей вернейшее. Всем понятно: Государственным секретарем должен быть Блистательный Карамзин. Ты тоже в этом убежден! И отдаешь должность – смешному, глупому Шишкову. И что же! Всякий манифест, сочиненный этой ходячей древностью, – возбуждает в твоих подданных чувство любви к тебе, стремление идти и победить.

– То, что нынче я с тобою, – старания, и весьма отважные, нашего адмирала. Он написал письмо, где обосновал: государь в грозный час для отечества должен быть опорой всему народу. Настойчивый старик. Подсылал ко мне Аракчеева, подсылал Балашова. Три подписи под его пространным посланием.

Екатерина Павловна смотрела на Александра чуть покровительственно, и были в ее взгляде недоумение и вопрос.

Он положил руку себе на грудь. И вдруг поцеловал ее высочество в височек.

– Адмирал думает, его взяла! А мое смирение вот где, – и, не отрывая глаза от глаз Екатерины, продекламировал: – «Ради бога, не поддавайтесь желанию командовать самому!.. Не теряя времени, надо назначить командующего, в которого бы верило войско, а в этом отношении Вы не внушаете никакого доверия!»

Память у него была потрясающая.

Он достал из потайного нагрудного кармана ее письмо, Екатерина Павловна побледнела, порозовела, реснички у нее захлопали:

– Ваше Величество! Любовь, одна любовь – движитель моей дерзости.

Он опустился на колени перед нею.

– Господи! Не карай Россию за грех любви моей.

Она ласкала его волосы, дотрагивалась пальчиком до бровей, до губ.

– Ты была жестока, но права. В Москве, когда я сходил с Кремлевской лестницы, полы моего мундира были зацелованы до мокроты. И не то дорого, что мне кричали: «Ангел ты наш!» Катенька, это надо было пережить: они обнимались, совершенно чужие друг другу. Они целовали друг друга. Они любили друг друга – меня ради.

Екатерина Павловна отерла платком испарину на его божественно прекрасном челе.

– Катенька! Этой любви нужно быть достойным. А у нас – Боже Ты мой… Наполеон идет на Москву, потому что до Москвы пятнадцать переходов. И не идет на Петербург, ибо переходов двадцать девять…

– Ты победишь его! – Екатерина Павловна поднялась.

– Подожди! – Он смотрел и смотрел в ее глаза. – Ты веришь в мою победу?

Её лицо просияло. И он вдруг спросил, краснея:

– Нет ли у тебя какого старца?..

Екатерина Павловна нахмурилась. Поняла и не приняла. Заглядывать в будущее царям пристало, но это – малодушие.

– Есть баба.

У бабы были за час до полуночи. Не монастырь, не скит. Справный крестьянский дом. Пахнущие чистотою полы, половик через горницу. В углу иконы, освещенные лампадой. Под иконами – баба. О таких русские говорят: яблочко наливное.

– Генерала привела? – спросила баба Екатерину Павловну.

– Царя.

– Ишь ты!